Дмитрий Лашевский - Образ и подобие. Роман

– Где мы и застряли, – протягивая рюмку, перебил её сухую экзальтацию Иван. – Вроде бы существуешь, о свете и спора нет, а попробуй коснись или что иное, так и нет тебя.

– Ты жестокосерд, – тихо сказала Василина.

– Тридцать лет слышу. Как первого голубя подбил, – он махнул рукой и вгрызся в крыло.

Тем не менее, они чокнулись и вместе выпили. Василина раскраснелась и стала шёпотом объяснять персональной слушательнице, с которой располагалась тет-а-тет, про пятую сферу. Иван же как будто ещё больше побледнел, чуть погрустнел, почал новую бутылку и обратился к Сергею:

– А ты, душа моя, чем порадуешь? Творишь или всё на посылках?

– На посылках никогда не состоял, – спокойно ответил тот, а творчество вещь многогранная и многоязыкая. Снимаем сейчас фильм, даже маленький сериал на историческую тему («С кем работаешь?» – перекинул Михаил Александрович, готовый одобряюще кивнуть на всякое имя) … С Викентьевым, это питерский… Детектив с любовною подоплёкой разворачивается на фоне революции. Много интерьерной работы; но и пейзажные съёмки. Есть там такая линия: герой бежит от преследования, где-то скачет, где-то пробирается, и в глухой среднерусской деревеньке встречает своего настоящего отца. Ну, это ещё наброски… А я музыку оформляю. Много музыки…

– Далась вам эта революция, – издали врезался один из пожилых гостей. – Мало, что ли, наснимали?

– А вы знаете, – тут же парировал Сергей, – что в рейтинге зрительского интереса среди исторических тем именно эта – на первом месте? Революция и гражданская война.

– Как классно! – вздохнула Олеся. – А у нас – лекции, натура, графика, и опять, и опять. Материаловедение…

– Это же начало! – воскликнул Сергей. – Вот получишь первую настоящую работу…

– Музыки? – Иван, наконец, отреагировал. – Музыка в современном кино?

Его музыка прозвучала, как только что от Олеси материаловедение . Сергей недоумённо кивнул.

– Какой бред! – провозгласил Иван. – Пошлейший бред.

Сергей смотрел на него так, будто сам только что доказывал, что Солнце вращается вокруг Земли.

– Я допускаю исключения, – вдруг смилостивился Иван, – нарочно музыкальные фильмы со вставными пьесами, Перселл у Тарковского или детские комедии. Во всех этих случаях музыка отдельный, самостоятельный, хотя и тесно связанный с идеей элемент. Но музыка в серьёзном, слабосолёном… то есть слабожанровом кино – да ты только посмотри и послушай. Ведь это же костыли для инвалидов, заэкранный гогот для дураков, смайлики для зомби, жвачка для хоккейных тренеров, – вот что это такое! Музыка – что она делает? – симулирует чувства, маскирует пустоту видеоряда, подсказывает тупому зрителю, какие эмоции он должен испытывать, и какую мысль выражает режиссёр. Возьми старые фильмы – их невозможно смотреть именно из-за этого дидактического, за шиворот держащего зрителя музыкального цербера. А что делаете вы?! Да музыка в этом смысле, если хочешь знать, это преступление против эстетики!..

Даже разойдясь против Сергея, Иван почему-то смотрел на Антипа, смотрел по-прежнему ясно и трезво, и, вопреки голосу, грустинка в его твёрдо-голубых глазах, такого цвета, в который, по мечте северянина, должно застывать синее-синее море, не вытаивала. Но обращаясь к одному и глядя на другого, на самом-то деле он, казалось Антипу, разговаривает с Олесей, и для неё, может быть, сейчас, на ходу, экспромтом, сочинил эту страстную теорию. Кстати, основательную, чего греха таить. Но Сергей рассердился и чуть приподнялся, опершись на стол. Стол был итальянской работы, тяжелый и дорогой даже под скатертью, впрочем, тоже дорогой и тяжёлой. Стол опасно накренился. Антип потеребил Сергея за плечо, задев при этом рукавом рубашки спину Олеси, и её светлые локоны щекотнули краешек ладони. Она тряхнула головой.

Сергей внял и успокоенно опустился на диван. Он умел моментально успокаиваться.

– Соригинальничал? – сказал он довольно добродушно. – Да это «Догма» лет сорок назад провозгласила, фон Триер и другие. И делали – и без музыки, и без монтажа. И ничего толком не вышло.

– Не знал, – Иван как-то резко потерял интерес к разговору. Но не к бутылкам, которых было выставлено, наверное, вдвое больше нужного. Быть щедрыми, жить широко и демонстрировать это, – тут для Венециановских не было различия.

Внезапно, не дождавшись паузы, какой и не поймаешь, когда говорят одновременно в нескольких концах и про разное, включился телевизор. Он включился сам собой, – во всяком случае, Антип, повертев головой, пульта ни у кого не высмотрел. Невидимый настройщик угодил на самый рекламный кончик, соскочив с которого, стремительно, будто бешеный постановщик толок воду в ступе, разворачивалось какое-то ток-шоу. Последний вопрос, о котором спорили, перебивая друг друга, нарядные, серьёзные люди с кукольными глазами, исчез за рекламным частоколом, но тема была ясна, тем более что на заднике экрана то и дело возникала яркая красная надпись: «Назад в СССР?»

Кто-то сидевший удобно, приник к экрану, другие, подальше, продолжали разговор. Но у иных возникло странное глазное колебание: несколько секунд смотря прямо на того, кто к ним обращался, они затем потихоньку скашивали взгляд, – и тот отъезжал, всё торопливее, к телевизору, в который и вперялся, тоже неуверенно и ненадолго, причём ясно было, что они не понимают толком, да и не слышат, что там говорится.

– Интересно, – особо нейтральным и не оттого ль показавшимся Антипу, сидевшему напротив, умышленным голосом произнёс Женя.

Антип считал его человеком непосредственным, всегда говорившим немедленный смысл; но тут он услышал подспудье: как по-разному отреагировали Венециановские. В этой, действительно, большой, хотя не столь уж и дружной, или просто единой, но главное – семье , не только направления или вкусы сильно разнились, а такой вот пустяк, брошенный в вечернюю гущу, легко мог обнажить непримиримую разницу в самом жизнеустройстве. По каналу и настройке звука можно было заключить, чему хозяева посвящали некоторые свои свободные вечера. Сергею, например (чьё мироздание заново творилось каждое божье утро), подобное предположение о нём показалось бы возмутительным, однако он, удобно возвышаясь, минуту вслушивался, а потом снисходительно бросил:

– Болтовня.

– Зря вы так категорически, – ответила ему из уголка маленькая бледная дамочка, такая маленькая и бледная, доселе молчаливая, что он только сейчас её заметил, а между тем это была Раиса Фёдоровна, Женина мама. – В советском времени было очень много хороших, достойных вещей, сейчас, к сожалению, утраченных…

– …но невосполнимо ли, или же общество постепенно возвращается к некоторым ценностям, – поддержал её чей-то голос.