Люба Дорога - Мама, хватит!

– Доча, но я ведь не только такое говорила, – пробормотала мама.

– Доча! Да ты меня дочей ни разу до этого не называла, может, и не дочь я тебе?! – продолжала беситься я.

Мама не отвечала. Я подняла глаза. Ее нигде не было. Страшная досада и вечное чувство вины охватили меня. Опять я не то, не там и не тем говорю… Что ж это такое?.. Почему?.. Ответа не было. «Прости, мама», – прошептала я и двинулась за людьми, которые уже выходили с кладбища.

***

– Не, а вообще Петровна была нормальная женщина, – резюмировал, закусывая водку колбаской, Валера, водитель, который работал с мамой. – Душевная, собак вон любила, вечно подкармливала их у нас на заводе. И чего вот так внезапно? Взяла и померла… вчера была – ну ладно, позавчера была, а завтра уже нету… Так ведь каждый может, – он запил эту философскую мысль новой рюмкой водки и закусил огурцом.

– Ага-ага, ты, давай, пей, сколько пьешь, тоже за Петровной через месяцок следом отправишься, – поддела Валеру жена Марина. Я, честно говоря, видела ее впервые. Мама даже вскользь не упоминала, что Валера женат, а на похороны она пришла вместе с ним. Впрочем, не удивительно. Кто ж мужика одного к водке в гости отпустит? Надо присматривать, а то и правда до смерти напьется, хорони его потом, оплакивай.

– Ну ты чего! – возмутился Валера, но следующую выпить не забыл. – Я только третью…

– Седьмую, – поправила Марина.

– Все равно, – не дрогнул Валера. – Я ж за Петровну, грех не выпить. Хорошая женщина была.

– Водка тебе хорошая, а не Петровна, – отодвинула от мужа рюмку Марина. Он проводил хрустального друга печальным взглядом. – Все, больше не пьешь сегодня.

– А что, водка и правда хорошая? – мама понюхала рюмку, а я чуть не вскрикнула, до того неожиданным оказалось ее появление. – Жаль, не выпить. Или выпить? – задумалась она. Потом повернулась ко мне. – Что, думала, все, мама… того? Отчалила? Не дождетесь! – вспылила она. – Никуда не уйду! Буду, вон, за вами тут присматривать. Мне тебя еще надо замуж выдать…

– Не надо меня никуда выдавать! – мысленно прокричала я, благо, мама и так меня прекрасно слышала. Но она как будто не слышала.

– А то точно не упокоюсь с миром – или как там говорят? Буду в гробу своем дешевом ворочаться, медведей на кладбище пугать… Ну как ты там, в Москве, одна будешь? – смягчилась она. Я поняла, что разговор грозит затянуться, поэтому встала из-за стола и вышла на улицу. Мама последовала за мной.

– А как я до этого одна была? – спросила я.

– Не одна ты была, – возмутилась мама, – а со мной! Поговорить, посоветовать, денег послать – все мама. – Я молчала, втайне гордясь, что за все время своей жизни в столице денег у нее почти не просила, справлялась сама. – Ипотеку, вон, брать надо. Мама поможет.

– Как? Явится ночью к председателю банка и вынудит его дать мне кредит на супервыгодных условиях? – съязвила я.

– Ты давай тут того, не умничай, – строго сказала мама. – Заначка у меня есть хорошая, я скажу, где лежит. Вот тебе и половина первого взноса. Ну и еще что-нибудь придумаю, не зря ж я тут, на земле, осталась. Для чего-то, значит, еще нужна.

– А Таня? – спросила я.

– Что «Таня»? – не поняла мама.

– Для нее у тебя тоже заначка есть?

– А ей зачем? – удивилась мама. – У нее и так все хорошо. Нормально устроилась. Муж не пьет, деньги носит, сын, собака, две машины, дом – все у нее есть, не надо ей ничего.

– А ты не думаешь, что ей, может, обидно вот так от тебя ничего не получать? – спросила я. – Понятно, что они ни в чем не нуждаются, но все-таки… Деньги – это ведь тоже какой-то эквивалент любви. Суррогат, может, но сейчас люди это так воспринимают. Дают денег, значит любят, не дают – не любят… Дают поровну – любят одинаково, нет – сама понимаешь…

– Я никогда о таком не думала, – медленно произнесла мама. – Это Танька тебе сказала? – встрепенулась она. – Жаловалась, что мама ее не любит?! Да можно подумать, она меня любит!

– А в том, что я тебя люблю, ты получается, не сомневаешься? – я пристально посмотрела ей в глаза. Мама застыла.

– А разве нет? – шепотом спросила она.

– Я не говорю, что нет. Я этот пример к тому привела, что Танино молчание ты расцениваешь как нелюбовь. А это не так, ты не права.

– «Не права», – проворчала мама. – Вечно мама у вас не права. И вообще, завязывай со своим «любовь – не любовь». К мужикам вон любовь научись испытывать. Глядишь, толку больше будет. Вот, кстати, хотя бы и Петя Маринин, – мама завела привычную пластинку про сына лучшей подруги. – Чем он тебе не хорош? Программист, спокойный, неконфликтный парень. По барам не шатается, по бабам тоже…

– Ты-то откуда знаешь? – не удержалась я. – Свечку поди не держала…

– Не держала, – согласилась мама. – Марина про него рассказывала. А что, мне ей не верить, что ли? Да и не похож он на придурка или алкаша, а разве не это главное?

– Кому чего, – заметила я.

– Ну-ну, давай-давай, покопайся еще, – поддела мама. – Сколько там тебе лет, тридцать? А скоро сорок, и пятьдесят, и шестьдесят будет! Так и будешь маяться, никому не нужная! И помрешь одна в окружении кошек!

– Мама, хватит, пожалуйста, у меня даже кошек нет, – прошептала я. – И вообще, сколько можно говорить об этом? Я не хочу… Ты все равно не поймешь… Или я такая тупая, что не умею объяснить…

– Ладно, проехали, – смирилась мама. – Не видать мне больше внуков, значит… Хотя что? Я ж померла… Так что шансов в любом случае маловато…

Я не нашлась, что ответить. Мама тоже молчала.

– Ой, слушай, ты лучше скажи, – осенило меня через некоторое время, – тебя кроме меня еще кто-то видит?

– Ага, – ответила мама. – Бимка Танин. И коты мои.

– А кроме животных?

– Не знаю. Пока никто не жаловался. Значит не видят.

– А когда ты не со мной, ты где?

– В смысле? – не поняла мама.

– Ну вот между кладбищем и поминками ты где была?

– Не… не знаю, – удивилась мама. – А я где-то была?.. Не с тобой, да? – встревожилась она. – Я думала, я все время с тобой… Где ж я могу быть тогда? И почему я ничего не помню?..

– Может, у вас нет такого понятия, как память?

– У кого – у нас?

– Ну, у тех, кто умер…

– Ах, да… Я ж умерла, – задумчиво произнесла мама. – Помнишь, как я орала по этому поводу и как ты орала? – улыбнулась она. – А сейчас орать вроде не хочется… Смирилась я, что ли?.. И ты смирилась? – посмотрела она на меня. – Что-то ты, кстати, на похоронах не плакала… Может, и правда не любишь меня и смерти мне желаешь… – в ее голосе не было прежней злости, только печаль.

– Я не употребляю это слово – «любить», ты же знаешь, – ответила я. – Хотя, может, не особо и знаешь, я так-то не любила про все это рассказывать…

– А почему не рассказывала? Я же мама, мне все можно рассказать…