Владимир Ситников - Три сестры и Васька

За полгода до отъезда в интернат престарелых пришлось Акулине Арефьевне убрать корову. И ей литровую банку молока относила Васька.

– Сегодня я сама доила, – гордо извещала она соседок.

– Ой, гли-ко, мака какая, сама доила, – с похвалой удивлялись старушки и старались угостить её чем-нибудь вкусненьким: то конфетой-леденчиком, то репинкой. А для Вешки клали на дно бидона хлеб. Пусть и коровушка порадуется.

– Бабушке-то кланяйся, – наказывала Арефьевна. – пущщай заходит, хоть побахорим.

И Васька, звеня коркой хлеба в пустом бидоне, бежала вприпрыжку домой. Хорошо, когда доить умеешь. Все уважают.

Всё выше, и выше, и выше…

Около бабушкиного дома росла высоченная, прямая, будто корабельная мачта, гибкая лиственница. Бабушка говорила, что посадил её дед Родион в том году, когда родился долгожданный сын Иван. Папе сорок, так значит и дереву столько же, а может, и больше, потому что не семечком, а уже саженцем садил лиственницу дедушка Родион. Вот на эту лиственницу. на самую её макушку и забиралась Васька. Здесь ветром покачивало ствол. Было жутко и весело и, чтоб взбодрить себя, орала она храбрую отцову песню про лётчиков:

– Всё выше, и выше, и выше стремим мы полёт наших птиц.

– Слезай, загниголовая, – не строго звала бабушка, – обедать пора.

– Не-а, – откликалась Васька. – Я есть не хочу, – и горланила другую отцовскую песню. – Я моряк – красивый сам собою, мине от роду двадцать лет.

Однажды пожаловали в Зачернушку мать с Таней, Жанкой и Светкой. Увидев Ваську на дереве, Анфиса Семёновна ужаснулась, закрыла ладонью глаза:

– Слезай сейчас же, стрекоза несчастная. Слезай! У меня от страха за тебя сердце заливает.

– Не-а.

– Слезай! Я тебе приказываю. Уши надеру, – пригрозила мать..

– Я боюсь слезать. Ветер, – притворилась Васька, показывая, что ей и вправду боязно спускаться. А сама стала звать сестёр: – Танька, Жанка, Светка, лезьте сюда. Здесь так здорово. Так далеко всё видать.

– Чо мы дуры? – откликнулась старшая, самая спокойная и разумная из сестёр Таня.

И Жанка со Светкой притворились рассудительными девочками, которые всякими глупостями не занимаются. А Васька знала, что они попросту трусят взбираться по дереву, где так мало толстых сучьев. А тонкие могут обломиться. Сорвёшься – костей не соберёшь. А Ваське что? Она как обезьяна лазает.

В Зачернушке встречала Васька мать и сестёр как хозяйка. Она всё тут знала. Удивляла их тем, что доподлинно было ей известно, где водятся белые грибы, а где можно набрать красноголовиков, подосиновиков или маслят. Махонькие красноголовики – сплошное умиление – младенчики, а уже всё у них по форме – нарядный красный плюшевый колпачок, ножка строевая. Раз – и в корзину.

– Да откуда ты всё узнала? – удивлялась Анфиса Семёновна.

– Я ведь здесь сиднем не сижу, – по-бабушкиному резонно объясняла Васька. – Скоро вот рыжики-колосовики выскочат, приходите, а лучше на тракторе с папой приезжайте, там одна водороина есть, в кедах не пройти.

Красивая, добрая деревня Зачернушка – не чета другим. В этом убедилась Васька, когда под осень свозила мать её и Жанну на свою родину в Немский район к тётке Фетинье, у которой мать воспитывалась и росла, потому что родители умерли очень рано.

Деревенька Гребёнки – всего два дома. По словам тётки Фетиньи, «вычесала» жизнь эти Гребёнки начисто. И вообще собираются её сковырнуть, поскольку живёт тут вредная старуха Фетинья.

Маленькая, чёрненькая, юркая, как жучок-жужелица, тётка дымила папиросами «Беломор», говорила хриплым голосом. То и дело раздавался стук оградного кольца о двери, и тётка Фетинья уходила в клеть разговаривать с какими-то людьми. Оказывается, занималась Фетинья знахарским ремеслом – лечила от «порчи да корчи». Несли ей младенцев пупики заговаривать, потому что «грызла» их грыжа. Сами женщины шли с грудницей или насчёт бесплодья. И даже мужики стеснительно топтались около дверей ограды. Тётка Фетинья всем обещала помочь, говоря:

– С молитвой да приговором, даст бог, поправишься.

На дверях избы, под окошками и даже на калитке были углём нарисованы кресты.

– Это чтоб черти не копились, – объяснила Фетинья. Васька оглядывалась, где эти черти с хвостами. Жанка сказала, что она видела чёрта в книге «Ночь перед рождеством». Так там он, чёрт, не только с хвостом, но и с рогами. Забавный такой. Даже луну обнял.

На тёткином столе царствовал огромный жёлтый самовар. В деревянном блюде сушки, печенье, конфеты. Вот и занималась они тем, что пили травяной чай с этим припасом да с мёдом и бегали окунуться на безымянную речку, маленькую, не чета Вятке.

– Вот эдак всё суюсь, как основушка, – сравнивая себя с основой ткацкого станка, жаловалась тётка Фетинья матери. К их гостинцам отнеслась равнодушно, потому что барахла всякого у неё было полным-полно. Несли посетители за «лечение» платки и полушалки, кофты и юбки, отрезы всякие, вплоть до шерстяных, а ещё вино и водку в бутылках, торты, пряники, вафли, мёд и варенье. Совали деньги. Знали: надо старуху задобрить, чтоб лечение пошло впрок.

Чтобы смягчить отношение дочек к своей тётке, рассказывала Анфиса Семёновна о том, что Фетинья добрая:

– Когда осиротела я, так она ведь единственная из родственников меня взяла к себе. Кормила, лечила, учила, а потом настояла, чтобы поехала я в Орлецкий сельхозтехникум учиться на бухгалтера, потому что бухгалтера в её представлении были самыми умными, головастыми людьми. А вообще я сама себе пробивала дорогу.

Решив, что этого мало для похвалы тётушки Фетиньи, добавляла:

– Деньги посылала, чтобы я с голоду не заумерла. А детей у неё своих не было. Одна я – Физка Лалетина вроде дочери считалась.

Сводила их тётка Фетинья в село Васильевское на кладбище, где нашли могилы родителей Анфисы Семёновны. Выходит их бабушки и дедушки. Смотрели с памятников совсем молодые парень и девчонка: Семён да Мария.

– Всего им по двадцать два годочка было, – сказала, крестясь, Фетинья. – Молодяшки. В автомобиле зимой задохнулись. Застряли на дороге. Шофёр для сугрева газ пустил. Вот и…

Анфиса Семёновна всплакнула.

– Вот ведь как бывает, – и, вздохнув, земли нагребла с могилы, чтоб в Коромысловщине положить. Зачем? – Полагается так, – объяснила она.

Провожая их, тётка Фетинья насовала в материну сумку всяких кофт и отрезов, банок.

– Бери, бери. У тебя девки, износят, – говорила она. А ещё слила в огромный бидон без разбору вино, водку. Мать и за это благодарила.

– Спасибо. Мужики выпьют за милую душу. Уборочная кончится, так один за другим праздники пойдут.

Призналась мать на обратном пути, что боялась навещать тётку Фетинью, потому что та занималась знахарством и не раз печатали о ней фельетоны районная газета и даже «Кировская правда». Мог какой-нибудь дотошный корреспондент разузнать про племянницу и упомянуть, что близкая родственница-студентка, комсомолка никак не влияет на знахарку, хотя вряд ли бы послушалась Физку своенравная тётка. А когда в колхозе стала работать, тоже опасно было заявляться к тётке. Тут бы её как бухгалтера известного колхоза попрекнули.