Григорий Родственников - Желтый глаз Тихеи

Наверное, у воина во мне действительно всё получалось. Я без труда отыскал Рыло на скамейке в сквере. Он был не один. Рядом с ним сидели два патлатых парня. Вся троица потягивала пивко и громко сквернословила. У ног валялось множество окурков. Сашка Панин наверняка не полез бы в драку, учитывая численный перевес противника. Но воину Антону было плевать на такие мелочи. Наоборот, сердце забилось в предвкушении весёлой потасовки.

Я остановился в пяти шагах от хулиганов и, уперев руки в бока, позвал Рылеева:

– Эй, рыжий, сюда иди.

Голос у меня был незнакомый, с хрипотцой.

Рыло дёрнулся:

– Чего?

Он разглядывал меня и недоуменно пучил глаза. – Ты это…

– Ты чё, не понял, урод? – Я начинал терять терпение. – Сюда иди, чмо!

Разумеется, он встал и пошёл. Ведь по-другому и быть не могло.

В голосе Антона была такая магическая сила, такое железобетонное превосходство, что не подчиниться ему для мелкого хулигана Рыло было так же нелепо, как жалкому бандерлогу бросить вызов питону Каа.

Он стоял передо мной, и я чувствовал его липкий страх. Но он ещё сомневался. Губы вздрагивали и шевелились. Похоже, он пытался что-то сказать, но не решался. Только глупо таращился на мой ядовитый платок на шее.

Желая погасить последний очаг сопротивления, я слегка наклонил голову и, глядя на него исподлобья, прошипел:

– Меня зовут Цыган, чушкарь…

Глаза Рылеева округлились от страха. А я… нет, не я. Я бы так не смог. Антон, по блатному растягивая слова, с плохо скрытой угрозой поинтересовался:

– Ты, падла, моего братишку обижал?

И Рыло сломался. Он стал лепетать, что он ни в чём не виноват. Что любит Сашку Панина, как собственного брата. И что всё это была шутка, не более…

– Шутка? – рот Антона перекосила судорога. – Ну, так и я пошучу…

Мне никогда не удавались такие удары. А для Цыгана, похоже, это была обычная практика.

Рыло подбросило так, что худые ноги в пыльных кедах высоко взметнулись вверх. Он шмякнулся на спину и взвыл. Приподнялся на локтях и глядел на меня с мистическим ужасом, из разбитой губы тонкой струйкой стекала кровь. Я двинулся на него, а он даже не пытался встать, лишь тихо скулил и повторял:

– Не надо, не надо…

Я склонился над ним и со зловещей улыбкой сказал:

– Никогда так больше не делай, мальчик…

А потом я скользнул пустым взглядом по посеревшим от пережитого страха лицам дружков Рылеева и неторопливо пошёл прочь, тихо насвистывая какой-то мотивчик.

Уже дома, прокрутив в памяти прошедшие события, я пришел в ужас от содеянного. И мне вдруг стало жаль Володьку. Я же до крови избил его! Похоже, Антон Цыган окончательно покинул моё подсознание. Пришёл из мрака и ушёл во тьму. Я поспешил в ванную и принялся смывать с себя чужое лицо, тёр себя мылом и обливал шампунями. Не хочу! Не желаю быть таким жестоким!

Едва я закончил, приехала мама и устроила мне скандал. Тыкала мне в нос жёлтым платком и спрашивала, с каких это пор я стал позволять себе брать чужие вещи?

– Ты что, им ноги вытирал? Откуда на нём такие черные пятна?!

Я покаянно шмыгал носом, а потом неожиданно сказал:

– Мамочка, я скоро закончу школу. Начну много зарабатывать и куплю тебе десять тысяч платков. – Последние слова я произнёс голосом Карлсона.

Мама изумлённо вытаращила глаза, а потом рассмеялась:

– Здорово! Очень похоже! Ну, ты и артист!

«Артист, – про себя повторил я. – Конечно, Артист». С этого момента я уже не сомневался в выборе профессии. Я не буду одевать маски и устраивать дешёвый маскарад. Там, где живёт Антон, живут и другие сущности. Мне надо лишь позвать их.

Я без труда поступил в театральное училище в Москве. Прочёл монолог Гамлета. Помнится, председатель комиссии так и сказал: «Паренёк бесспорно талантлив. Давно такого качественного лицедейства не видел».

Только он ошибся, не было никакого лицедейства. В тот момент я и был принцем датским и читал не чужой заученный текст, а бросал в пустоту свою боль, тревоги и сомнения… Это не было игрой, это было моей жизнью.

После училища я вернулся в родной город и устроился в театр юного зрителя. И первым из моих одноклассников, кто пришёл поздравить меня с первой в моей жизни театральной премьерой, был Володька Рылеев. Оказывается, он увидел меня на афише. Рыло раздобрел и теперь гораздо больше, чем в школе, стал соответствовать своему прозвищу. Он бросился ко мне, растопырив ручищи, и едва не задушил в объятиях. Потом потащил в ресторан, где мы шумно и весело отметили встречу. Там, изрядно захмелев, он поведал мне по секрету, что в девяностых состоял в преступной группировке и даже был бригадиром быков. Но лихие времена закончились, и отныне он законопослушный гражданин и верный супруг. Подцепив вилкой розовый кусочек сёмги, Рыло на мгновение задумался, а потом шёпотом спросил:

– А как твой брат, Цыган? Живой?

– Не поминай это имя всуе, – так же шёпотом ответил я. – Его короновали, он теперь авторитет. В Москве заседает.

– Ух ты, – восхитился одноклассник, – он, ваще, у тебя крутой мэн. Встречаетесь?

– — Приезжал. Мерс шестисотый подогнал в подарок.

– Иди ты?!

– Не взял, – не моргнув глазом соврал я.– Сказал: забирай свою телегу и уматывай!

– Да ты чё?! – Рыло едва не подавился сёмгой. – От мерса отказался?!

– Конечно, – напустил я на себя гордый вид, – он хоть и брат мой, но бандит, и деньги его ворованные! На них кровь, понял?!

Рыло смотрел на меня с детским восхищением:

– Саня, ну ты это… ты мужик! Уважаю! Малахольный, но мужик! Не зря мы с тобой с детства дружили!

– Какого детства? Это когда ты меня изделием номер два обзывал?

Сейчас, вспоминая смущение на лице одноклассника, я с трудом сдерживаю смех. Помнишь, помнишь Цыгана, и его жёлтый платок, наверное, не забыл.

Я подошёл к книжной полке, отодвинул стекло и достал заветную коробочку. Вот он, платочек. Сколько лет прошло. Я осторожно провёл пальцами по шёлковой блестящей поверхности. Такой же ядовитый, не выцвел и не потускнел. Фирменный атрибут одной из моих сущностей.

От приятных воспоминаний меня отвлёк голос жены:

– Извини, я случайно услышала твой разговор о том, что для детей надо писать, как для взрослых, только лучше. Прости, конечно, но твои самоуверенность и безапелляционность повергли меня в шок. В конце концов, никем не доказано, что эта фраза принадлежит именно Маршаку. С тем же успехом её можно приписать, например, Корнею Чуковскому…

– Наташ! Не начинай, а?! – бесцеремонно прервал я свою начитанную вторую половину. – Если тебе хочется заняться словоблудием – зайди на форум ЭКСМО, там таких любителей прорва! Заведи дискуссию о литературе, о строфах и тропах! Подними вопрос о высоком проценте графомании и безыдейности в современных изданиях. Тебе рукоплескать будут.