Анатолий Сударев - Трудное бабье счастье

Случилось это много лет назад, где-то после рождения дочери. Был жаркий летний полдень, и Надя решила искупаться. Спустилась пологим берегом к воде и только начала раздеваться, как заметила, что на одном из плоских каменьев что-то блеснуло. Подошла к камню и убедилась, что это роскошные золотые дамские часы. Должно быть, кто-то раздевался здесь ещё до Нади, искупался, а про них забыл. Надя оглянулась по сторонам – никого поблизости не было. Что же делать? Оставить часики там, где они лежали? Или всё-таки забрать с собой? После долгих размышлений, сомнений с бьющимся сердцем она всё же забрала находку, надёжно укрыла её в своей вспотевшей от волнения горсти.

Конечно, то был её грех, потому что ей следовало отнести находку в милицию, а она присвоила часики, причём никому, даже мужу, в этом не призналась. Но и пользоваться не могла, отчасти из-за того, что боялась (а вдруг увидит владелец!), отчасти – из-за сознания, что часики всё же принадлежат не ей, значит, как ни крути, ни верти, всё же ворованные. Носить не носила, но и расставаться не хотелось: золото всё-таки! Приличных денег стоит.

Вот в этом, пожалуй, единственном своём серьёзном прегрешении она сейчас и покается. Решила, а потом стало как-то неловко… Во-первых, оттого, что все, кто стоял в очереди впереди неё, почтительно обращались к священнику как к «батюшке» («Какой же он мне батюшка, если я годами старше, чем он? Уж скорее я ему матушка»). Во-вторых, почти все кающиеся целовали священнику руку. Надежда Николаевна как только представила себе, что ей на виду у всех тоже придётся касаться губами плоти чужого ей человека, мужчины, – аж мурашки по коже побежали. «Нет, сегодня не стану», – решила она и, покинув очередь, вышла из собора. Тут же с колокольни донеслось звучное «ба-ам!». Все, кто был ближе к собору, сразу торопливо закрестились, а испытывающая какое-то смятение и недовольство собой (всё-таки не исполнила как подобает, что-то напортила) Надежда Николаевна, больше уже не задерживаясь, направилась в сторону родной улицы Газовиков.

Чем ближе подступало время, когда состояние глины позволит приступить к задуманному, тем сильнее завладевало Надеждой Николаевной нетерпение. Дня не проходило, чтобы она не проводила проверку. Верила, рано или поздно её посетит то же ощущение готовности, которое усвоила, которое передалось ей от наставницы; не потерявшие за многие, долгие годы своей чуткости самые кончики пальцев – средоточие тончайших нервов – её не обманут.

А пока глина отстаивалась, стоило подумать, что же в первую очередь вылепят её руки, кого, какое существо она удостоит жизни. На память приходило старое, над чем уже приходилось работать: птицы, зверьки. Скорее всего, она откажется только от накола пищика. Свистульки у неё никогда как должно не получались, может, потому что у неё самой было неважно со слухом: не различала тонов и полутонов. Зато Надины творения всегда выделялись внешней отделкой, ни одно не повторяло другое, даже если это был один и тот же зверёк, за что её всегда хвалила тётя Вера: «Ты самая настоящая выдумщица! Фантазия из тебя фонтаном бьёт!»

Где-то после третьего напоминания на подмогу явился сынок Коленька.

– Короче, мамк, я там на базаре насчёт тебя уже договорился. Станешь – пальцем никто не тронет.

На его щеке красовалась глубокая, ещё совсем свежая ссадина – от уха почти до подбородка.

– Лариска, что ли, тебя так обласкала?

– Да ну её к лешему! – помрачнел сын. Ему никогда не нравились эти разговоры матери о его непутёвой жене. – Ну показывай, где тут у тебя? – Осмотрел, потрогал, покачал головой. – На какой помойке такое нашла? Давай уж лучше заделаю тебе новую печуру. Закачаешься!

Да, в этом была подкупающая сторона её сынули: золотые руки – раз, добрая душа – два. Надежда Николаевна ласкала себя мыслью, что и то и другое Коленька перенял от неё. А всё худое – от кого-то другого.

– Новая мне и задаром не нужна. Поставь эту.

– Угостишь – поставлю.

– Я вот тебя сейчас… по затылку угощу! – Надежда Николаевна рассердилась не на шутку.

– Да ладно, ладно… Сделаем, – похоже, даже испугался Николай: мать в детстве хоть и редко, но всё-таки наказывала его.

На сборку, отладку у сына ушла почти вся светлая половина суток. Зато получилось на славу. Надежде Николаевне стоило только бросить взгляд на результат его трудов – и все сомнения, что получится как надо, отпали. Она сразу признала в творении сына ту прежнюю печку своего детства. Только та даже как будто помолодела.

– Ну как? Сойдёт? – Николай был уверен, что даже превзошёл ожидания матери, поэтому стоял, вытирая ветошью руки, и улыбался во всё своё смазливое, а теперь ещё и вымазанное чем-то лицо.

– Сойдёт, сойдёт, – Надежда Николаевна всегда была скупа на похвалу. – Айда я тебя покормлю.

Дома каких-то разносолов у Надежды Николаевны не было. Она совсем разленилась готовить себе обильную еду: напьётся молока с хлебом – ей и довольно. О том, как приходилось когда-то кормить мужа, сколько сил, времени на это уходило, даже вспоминать не хотела. Но для сына, да ещё сделавшего доброе дело, постаралась: сварила мясной борщ на первое, котлеты на второе. Нашла и спиртное, налила с краями стопку. Даже перестаралась: чуточку перелила.

– Ну, короче… Чтобы грела как надо!

– Да не грела, а высушивала.

– Какая разница? – Сын с наслаждением опрокинул в себя содержимое стопки.

«Ох, нехорошо с тобой будет, – думала про себя Надежда Николаевна, наблюдая за тем, как жадно уплетает положенное в тарелку её чадушко, и думая при этом о невестке. – Будет тебе небушко в овчинку с такой непутёвой шалавой. Вызволить бы тебя из её лап загребущих, да не знаю, как лучше подступиться. Как бы хужее не стало».

Ну слава богу! С печкой, спасибо Николаю, разобралась. Ещё сходила в ближайший лес, насобирала, вспомнив тёти-Верины рецепты, кое-какие сучочки, травы, наколола помельче смолистых дровишек, нащепала. Вот теперь – готовность номер один. Теперь вся остановка за глиной.

А её пришлось ждать ещё полторы недели. И как же они долго тянулись! До чего же Надежде Николаевне хотелось подстегнуть своенравное время! Но вот… В очередной раз с утра поднялась, прошла к огороду. Прикоснулась. Кончики пальцев подсказали: глина проснулась.

Значит, пришло то самое благословенное время. Творить.

Утром того дня, когда наметила совершить первую лепку, Надежда Николаевна пробудилась ещё на заре, одновременно с птицами. Одна из них даже постучала клювиком в окошко и улетела не раньше, чем убедилась, что хозяйка квартиры на ногах и готова к бою.

Первое, что сделала в то утро Надежда Николаевна, – постаралась вспомнить с наибольшими подробностями увиденное ею пару недель назад в соборе изображение Богоматери (своих каких-то икон у них в квартире отродясь не водилось). Представив, мысленно коротко попросила: «Матерь Божья, пресвятая Богородица, сделай так, чтобы у меня получилось всё как надо». То была её, по сути, первая в жизни осознанная, наполненная сугубо личным неформальная молитва.