Анатолий Сударев - Трудное бабье счастье

Стояло раннее буднее утро. На огородах, куда ни глянь, никого. Только ветерок расшалился, погуливает, пошевеливает полиэтиленовую плёнку, прикрывшую засаженную огурцами грядку у ближайших соседей, да каркает оседлавшая нижний сук на берёзе ворона. То ли так, по-вороньи, заранее радуется, что день обещает быть хорошим, то ли о чём-то предупреждает Надежду Николаевну. Мол, держи, тётка, ухо востро, иначе не ровён час…

Для начала Надежде Николаевне предстояло на время забыть, что ей идёт пятый десяток, представить себя такой, какой была тридцать лет назад, испытать – хотя бы примерно – те же ощущения… А дальше предоставить полную свободу рукам. Мышечная память наверняка самая верная, самая твёрдая. Они, если дать им волю, сделают всё сами. Тем более что нового, неизведанного, ещё ни разу не сотворённого Надежда Николаевна им пока не навязывает. Пусть это будет старый, испытанный набор. Вроде удивлённо взирающего на мир цыплёнка, или тянущей длинную с колокольчиком шею козочки, или бородатого козодоя. Всего-то с пару десяток поделок! Больше на первых порах не потребуется. Это пробное. Сигнал: «Я живая! Я есть!» А дальше – видно будет…

– Ну ты чего, мамк? Короче, пойдёшь когда-нибудь на базар? Или, выходит, зря я старался?

Первый, пробный «выводок» Надежды Николаевны готов – прошёл неоднократную сушку, покрыт глазурью, расписан. Уже середина лета. Пора, сынуля прав, пора нести товар на базар. Интересно, как оценит народ? Но… Ох, как не по душе это занятие Надежде Николаевне – торговать! Так противно её натуре! Была б дочка под боком – заарканила бы её. Но дочка далеко. А из Николая какой продавец? Задаром отдаст, только б поскорее отделаться. Вот и приходится самой.

В конце концов пересилило воспоминание о тёте Вере. Ей ведь тоже, поди, эта торговля не по душе приходилась. Но ведь торговала же! «А я что? Не барыня, чай… Значит, тоже смогу».

Наконец воскресным утром Надежда Николаевна собралась, уложила своих ни о чём не подозревающих глиняных «детишек» в сумку и понесла на базар. Или официально: рынок «Урожайный» при районном потребительском обществе (райпо) города Кошкино. Уже знала, где сможет встать, чтобы ненароком не залезть на чужую территорию. Сынок всё указал, растолковал: недаром по-прежнему водил дружбу с верховодящей здесь чернотой.

Место оказалось глухое, в отдалённом углу базара, народу туда доходило немного, только самые дотошные; но зато был готовый прилавок, даже навесик над ним. Чуть что, если и покапает дождь, – совсем не страшно. Из продавцов, кроме неё, были за этим прилавком совсем незнакомая и, судя по внешнему виду, приезжая из-за какой-то деревни с ворохом берёзовых веников и их местная, кошкинская, – подумать только! – с валенками. Точь-в-точь копия тех, которые совсем недавно выходили из рук самой Надежды Николаевны. Может, даже из её валяльни исподтишка и… «Несуны проклятые!»

Стараясь выглядеть как можно более хладнокровной и безразличной к пересудам, Надежда Николаевна разложила на прилавке свой товар и стала ждать-пождать покупателей.

А их не было. Редко кто замедлит шаг при виде глиняных безделушек. Ещё реже возьмёт в руки. Таких за полный день, что простояла Надежда Николаевна, едва-едва набралось с полтора десятка. Попадались и те, кто был знаком с Надеждой Николаевной. Подойдут просто из любопытства или сочувствия. Подивятся, пожелают удачи, но желания что-то купить не возникает. А ведь запрашивала Надежда Николаевна за свои поделки по нынешним заоблачным ценам, можно сказать, совсем ничего: двадцать пять рублей за штучку. Правда, к концу дня готова была просить и по пятнадцать – только бы купили. Но ведь никто даже ни разу не приценился! Обидно было наблюдать, как потихоньку редеют запасы у её соседок: худо-бедно, но на веники спрос был, и валенок на глазах у уже почуявшей зависть Надежды Николаевны было продано с пять пар.

Ближе к вечеру прибежал Николай. Глаза горят. Чувствуется по всему: здорово на наживу надеется.

– Ну чего? Как тут у тебя дела?

– Как сажа бела.

Лицо у сыночка вытянулось. Облом.

– Слушай, мать… Короче… Может, тебя куда в другое место? Может, прямо перед воротами? Хошь, я с Магерамом поговорю?

– Не надо меня никуда больше ставить! Сама, если надо, поставлюсь! Оставь в покое своих магерамов. Ты ещё меня прямо на ворота поставь! – вспылила Надежда Николаевна.

Почти сразу, как поговорила с сыном, готовая заплакать, стала собирать с прилавка свой товар.

Однако подошло следующее воскресенье, и Надежда Николаевна вновь появилась на базаре. Тот же прилавок. Только соседи другие – мужик с деревянными кадками и две женщины: одна с пуховыми платками, у другой – горшочки с комнатными цветами. Вновь высидела полный день. Останавливались лишь редкие любопытствующие, даже иногда вопросы задавали: «Откуда это у вас? Нешто сами делали?» Пара-другая спросили-таки: «А сколько за эту хотите?» Но не купили ни одной. У Надежды Николаевны к концу дня такая злость накипела на этих бестолковых! Так и хотелось выкрикнуть: «Эй вы, слепота! Как так можно? Не оценить такой красоты! Ну пусть у вас уже мозги с годами перестали работать, так подарите хотя бы радость своим малолеткам. Пусть хоть они позабавятся, потешатся!»

Вернувшись с базара, перекусила, легла не раздеваясь на диван.

Раздался телефонный звонок.

– Мам, привет! – голос дочери. – Что это ты там за концерты устраиваешь? Говорят, с работы ушла, какую-то ерунду ходишь на рынок продаёшь.

– Это не ерунда.

– А что это?

Голос у дочери сердитый. Разговаривает как строгая учительница с нашкодившей ученицей.

– Ты объясни мне, что с тобой происходит? Какая вожжа тебе под хвост попала?.. Ты же до сих пор нормальная вроде была. Справно работала. На фиг тебе всё это, спрашивается, нужно?!

С дочерью у Надежды Николаевны никогда не складывались доверительные отношения, даже когда та была ещё безмужней. А сейчас тем более Надежда Николаевна не была расположена пускаться с ней в откровения. Ещё менее – выслушивать какие-то внушения.

– Ты чего это на меня бочку катишь?! Что у тебя, своих забот мало? Думай, чтобы муж был тобой доволен, дитю своему, коли на то пошло дело, угождай, а меня оставь в покое! У меня своя голова на плечах.

– Да гнилая у тебя, оказывается, голова!

– Гнилая, да всё одно своя! – Надежда Николаевна до конца выслушивать не стала, бросила в сердцах трубку.

Не хотела больше идти к прилавку. Видит бог, не хотела! Но после этого звонка, после того как родная дочь прошлась насчёт её умственных способностей, решила: «Нет, ещё рано сдаваться… Отступиться всегда смогу. И валенки – чтоб их всех оптом купоросом пообжигало! – никуда не денутся. Постою на этом поганом, чтоб ему ни дна ни покрышки, базаре ещё».