Евгений Имиш - Живой уголок. Сборник рассказов

А для Алексея это возраст последнего смятения.

С годами его необъяснимое романтическое влечение к домам усиливается и приобретает почти мистический характер. А вот их жилищно-коммунальная, бытовая подоплёка, убивает, уничтожает или, как минимум, унижает его тайную страсть. Алексей брезгливо морщится при виде занавешенных окон. Остеклённые балконы вызывают в нём хулиганский азарт. Нумерация домов – приступ негодования. Рекламные щиты – ярость.

В бабушкином доме, блочной башне серии И209А, под закопченными балками чердака, Алексей подолгу сидит над «грядкой» решеток вентиляционных отверстий. В них лужицы света. Душные испарения кухонь. Далекие голоса жильцов. Сотни людей в чреве дома едят, спят, приколачивают к нему свои портреты. Алексей в бетонной нише между крышей и сотами квартир – как на вершине священной горы. Как в кино какой-нибудь последний индеец апачи. В пещере поруганной святыни молится и ждёт гнева горы. Люди там, в глубине под ним, – ненавистны.

В своём доме серии П. – 18/22 на крышу он залезает в ветреную погоду. Перед входом на чердак, под потолком – люк поддувала. Алексей змеем заползает туда и оказывается в кирпичном мешке, крытом жестяными скатами. В мешке ни соринки, напоминающей о человеческом присутствии. Ветер гремит железом над головой, свистит, пролетая сквозные амбразуры под ним. Алексей спиной и простёртыми руками прислоняется к стенам склепа и пытается почувствовать, как дом противостоит урагану. Подражает ему лицом. Таращится и выпячивает подбородок. За вентиляционным люком, на лестничной площадке слышен грохот противовесов лифта. Для Алексея всё снова приобретает унизительный налёт детской игры.

В августе мама вывозит Алексея на отдых. Они отправляются на две недели в Гагры. В пансионате в первый же день узнают, что началась война. По усыпанному эвкалиптовой корой проспекту ходят чёрные, крикливые люди. Владелец пансионата Анзор, суровый пожилой абхазец, выдаёт новости короткими эпохальными репликами.

– Захватили Сухуми. – Началась мобилизация. – В Гаграх грузинский десант.

Последняя утром следующего дня. Огромное сумеречное фойе во всю высоту здания. На уровне номеров второго, третьего этажей – балконы. На них отдыхающие:

– Это выстрелы? Вы слышите? Товарищ Анзор.

Под сводами пансионата мощный голос Анзора.

– Бэз паники! Эвакуация! Собираем вещи. Машина до Адлера. Бэз остановок.

В номере второго этажа мама суетится над чемоданом.

– Вот, Лешка, отдохнули. Ну где ты там?!!

Трёхэтажное здание, увешанное со всех сторон балконами, не вызывает в Алексее уважения. Приземистый куб на подставке из витражей и с декоративными щитами по периметру крыши походит на трёхслойный бутерброд в кокошнике. Поэтому Алексей с лоджии любуется Колхидой, кипарисами в саду, полчищами крон горного леса и вершинами гор в серпянке облаков. Оттуда он слышит странные хлопки.

– Иду, ма. Это так выстрелы звучат, да?

В этот момент на противоположном крыле – взрыв. Здание вздрагивает так, что мама падает на чемодан, а Алексей теряет равновесие и хватается за перила. За дверью номера – крики людей. Движение бетонных плит мгновенно пробуждает в Алексее ужас шестилетней давности, и, обернувшись, он видит только фрагменты дома – пол, стены, углы, дверные проёмы. Как слепой, протягивает к ним руки. Едва замечает, как мама тащит его к выходу. Они открывают дверь и останавливаются на пороге. Фойе залито светом. Повсюду люди. Сплошной бешеный, галдящий людской поток на балконах. Напротив, чуть выше, на месте номеров третьего этажа, в клубах дыма и пыли – гигантская дыра.

Из-за спины мамы распахнутые глаза Алексея пялятся в зияющую рану здания. Дымящееся, густо-серое, в языках пламени и шипах арматуры, жерло и в нём голубыми каплями ширится небо. Приглядевшись, Алексей в самой ране замечает лоскуты одежды. На пруте из стены – что-то похожее на руку в рукаве. В обломках разрушенных номеров – то ли живот, то ли ягодицы в чёрных разводах. Как парик, брошенный в строительную крошку, – волосы. На бетонных глыбах – бордовые нити. Все эти машинально выхваченные ошмётки вызывают в Алексее невероятной силы недоумение. Почти открытие. В бреши здания он не видит в них ничего, кроме мусора. Так же он различает горящий абажур, и дверцу от тумбочки, и развороченный стенной шкаф, – и весь этот хлам ужасающим образом не отличается от человеческих останков. Только жерло пробоины! Только чудовищных размеров рана вызывает в нём трепет.

В подтверждение этого странного чувства Алексей слышит глухой скрежет деформирующейся панели. Всё горизонтальное перекрытие, частью образующее балкон, медленно наклоняется. Крики людей стоят звоном в ушах, но равномерный стон кренящейся плиты обволакивает всё. Рушатся перила, люди кружевными каплями срываются вниз.

Мама хватает Алексея за руку и тащит к балкону.

– Скорее, сынок, скорее! Прыгай! Не бойся!

– А я и не боюсь, – говорит Алексей и через секунду оказывается на газоне. Его высокая, пожилая мама тяжело плюхается рядом с ним. Они вливаются в толпу у ворот. В одну сторону – туристы с вещами, в другую – абхазы с оружием. Бойцы перелезают ограды, ныряют в сад под дымящимся пансионатом. Где-то рядом – автоматные очереди. Прежде, чем Алексея вталкивают в машину, он оборачивается.

Вчера ещё смешное, здание пансионата выглядит страшно. Из раны в виске – витой рог дыма. Слюной с опухших губ – полуголые люди. Оно сплёвывает их со всех сторон. Глотает и переваривает. С гулким стоном. Словно опомнившись от боли, извергает из себя шлаки. Огромное, раненое тело, извалявшееся в людях.

Даже в машине, пока не остаются видны лишь кроны эвкалиптов и черные хлопья дыма, Алексей не сводит с пансионата глаз.

* * *

Через сутки на площадь Курского вокзала Алексей выходит преображённый.

В четырнадцатилетнем возрасте его нервные вопрошающие глаза психа становятся дерзкими и ледяными. По-свойски, с новым уважением, они скользят по сталинкам, окаймляющим площадь. Людей у подъездов, у магазинов, мельтешащих перед глазами, Алексей не видит.

– Ох, Алешка, мы с тобой как беженцы какие! – восклицает мама, вздыхая и осматриваясь. – Устала я! Вот здесь люди же живут! Смотри, – прямо в центре, метро рядом, а нам с тобой еще пилить и пилить.

– Никто там не живёт, ма, – Алексей насмешливо переводит взгляд на окна.

– Как это? Да нет, это же жилые дома. Живут, конечно же. Шумно, правда. Зато, знаешь, какие там потолки высокие!

– Ну-у-у. – сын морщится. – Живут вроде бы как. Но это случайность. На самом деле там никого нет.

Мама ставит на асфальт чемодан, смеётся и трепет Алексея по голове.

– А! В смысле там никого, никого, никого нет?