Евгений Имиш - Живой уголок. Сборник рассказов

– Женщин очень любит.

– А! А я подумал священник, ну знаете, в смысле Наполеон – пошутил я и был удостоен подозрительным взглядом. Взглядом, имеющим ввиду, что вопрос о моём бредовом отождествлении в голове этой девушки, остаётся открытым. – Нет, ну я, как бы… – я неловко рассмеялся, не оставляя надежд пробиться сквозь эту кучку напудренных доспехов. – Я не псих. Я тут по недоразумению. Я скорее алкоголик, – развел я руками и вновь не получил ответа. Медсестра задрала голову, и, бряцая лотками в тележке, ускорила шаг. Так, ни с чем, я вернулся в палату.

Вечером, когда во всём отделении погас свет, под потолком забрезжил ночник и из-за того, что в палате отсутствовала дверь, можно было любоваться отблесками лампы на сестринском посту, я лежал под одеялом и устало наблюдал, как отец Гермоген ложится спать. Целый день батюшка проводил в служении неизвестно чему. Я понял так, что тут дело обстояло в обожествлении женщины, абстрактного её образа, собирательного, я не разобрался, но от целого дня молитвенных бормотаний и елейного вожделения, совсем очумел.

Теперь он голый стоял на коленях перед Моникой Белуччи.

– И даждь нам владычица на сон грядущим всякаго нощнаго сладострастия. Распали стремление страстей и направь разжженыя стрелы, яже на ны сладко движимыя…

Широко раскрыв глаза, я смотрел на сумеречный образ батюшки. Его приглушённый бас волшебно окутывал палату и иногда перемежался громким скрипом кровати, когда священник, отдавая поклоны, падал на четвереньки.

– Соблюди нощнаго плоти восстания. И даруй нам владычица, быстрый ум, пылкий помысел, сердце бражное, сон полон всякаго хотения и мечтания. Восстави же нас во время молитвы, утверждены в желаниях твоих и память перемен твоих в себе тверду имуща.

Испросив у Владычицы такой беспокойный сон, отец Гермоген долго смотрел на фотографию. Его бородатый профиль на вытянутой шее, замер перед Моникой, и весь батюшка стал похож на медведя, пытающегося просунуть свою морду в узкий просвет кормушки. Наконец он благоговейно потрогал изображение, укрылся с головой и, превратившись в волнующуюся матерчатую кучу, принялся кряхтеть и стонать.

Полночи длилось его утробное урчание.

Сон отца Гермогена был полон страстей и «всякаго нощнаго сладострастия».

Надо сказать, тогда я находился под странным впечатлением. Специфический бред священника, свихнувшегося на сексуальной почве, живая гипербола на известную тему и в образе пациента дурдома, (дома богатого на такие гиперболы) – эти рассудочные ипостаси соседствовали во мне с непосредственным восприятием человека. Тут конечно ещё и молитвы-перевёртыши, архаичные словеса, всё это на меня возымело должное действие, и я не только стал понимать смысл молитв, я постепенно начал понимать самого священника. Находил соответствие его тирадам и можно сказать сочувствовал ему.

Вот, например, на следующий день, заступила новая медсестра и, явившись к нам с лекарствами, поразила меня своей внешностью. Это была пышущая здоровьем красотка, на которой куцый халатик тщетно пытался заглушить сигналы, идущие от её прелестей. От неё, как говорят, «пёрло сексом», и отец Гермоген не преминул найти надлежащую форму общему настроению:

– Хотяще творити, не содеваем, хотения ведущие небрежем, помози нам немощным, оборотись, окорми чада малые… – пропел батюшка вполголоса, напряжённо глядя, как девушка давала мне таблетку. Она повернулась к нему, и тогда он всплеснул руками и завыл: – Печали отлежше, восклонимся и воззрим, братие, и узрим в покровах светоносных Оксану, Круглобедрицу, хозяйку нашу Красно Лонышко. Уврачуй наши раны, домогательства наши дерзновеныя услыши, умири нашу плоть и на помощь нам поспешай, владычица сластолюбивая.

Оксана выглядела старше предыдущей Алёны, однако смутилась и неуверенным голосом заговорила: – Приготовьте пожалуйста ягодицу, я укол вам сделаю. – Батюшка с готовностью подставил свой зад и, искоса глядя на руки медсестры, и, как мне показалось, кокетливо ёрзая и переминаясь на коленях, выдал ещё одно воззвание:

– Алчем и жаждем и наготуем телом, пищу сладкую твою милость даждь убо нам Лилейная, прохлади чресла наша росою ласк твоих ради нас убогих, яко отдалече тя, себя балуем.

Оксана зарделась, обиженно выпятила алые губки и испуганным движением накрыла место укола ваткой: – Подержите немного. – Пока священник оправлялся, она, не давая ему опомниться, собрала свою тележку и выбежала из палаты.

Мы жадными взглядами проводили амплитудно подпрыгивающую под халатом попку и я, на мгновение забывшись и перепутав скинию отца Гермогена с забегаловкой, развязно заметил: – Ничего себе дивчина! Это вы, верно, заметили, батюшка: и Лилейная и Красно Лонышко. – но дурашливость с меня тут же сошла. Священник не удостоил меня ответа и вновь окатил диким, настороженным взглядом.

К счастью ли, не знаю, но мне довелось недолго пребывать в его обществе. Дня через два мне уже было известно, что моя жена, пытаясь избавиться от неприятных последствий моего попадания в психушку, общается с главным врачом. Последний послушно принимает подношения, и готов меня выписать без всяких постановок на учёт, диспансеров и тому подобного. Я учинил отчаянную трагедию, она рассасывалась тривиальнейшим образом, и мне было стыдно.

Жена приходила под окна туалета, где мы, душевнобольные, курили. За окном солнышко, слякоть, ветер, голос жены едва долетает до нас, но она как антилопа втыкает в грязь каблуки, трясёт рыжими волосами и кричит: – Сигааа- еееты- еееда-лааа —нааа слеее-дуу-юющей не-еедее-ле – выыы-пиии-шууут! – Её хрупкая фигурка забавно подпрыгивает на месте, и у меня на глаза наворачиваются слёзы. Я чувствую себя полным кретином, она кажется мне наивной дурочкой, а мы вдвоём парочкой, сбежавшей из сиротского приюта.

Это было на третий день. В сентиментальном порыве я театрально выкурил ещё одну сигарету и, вернувшись в палату, застал батюшку голым. Он сидел на кровати, двумя руками приподнимал себе живот, заглядывал в пах и читал туда молитву: – Поводырь, единоутробный каждому и вселенский учитель единовременно еси, яко всяк возраст и всяко звание от тебя поучается… Се бо отроком нетерпения образ явился еси…

К тому времени я вёл себя как сказочник в детских фильмах, который невидимо сопутствует своим персонажам и даёт пояснения зрителю. Я привык, что на меня не обращают внимания, не отвечают на мои реплики и поэтому бесцеремонно расположился напротив и в упор уставился на священника.

– …юным дерзновения светило, мужем трудолюбия наставник, старым лукавия учитель, мудрости ищущим ума просветитель, витиям слова живаго источник неисчерпаемый…