Ив Соколофф - Чёрный Лес

– Да идите вы к черту! Дураки!

И ушла в свою комнату, хлопнув дверью и оставив Мартина в совершенном недоумении.

Конечно, он не понял смысла сказанного, но и интонации было довольно, чтобы заподозрить, что он делает что-то не то и не так, вот только что именно, ему было невдомек. Расстроенный и озадаченный Мартин побрел домой.

И все же Ма́ри полностью владела его мыслями еще несколько долгих недель, в течение которых они с Май почти не виделись. Чтобы заполнить унылую пустоту одиноких вечеров, пытаясь избавиться от чувства собственной ненужности, она начала встречаться с одним давним воздыхателем, у которого раньше не было никаких шансов. Он был года на три старше, высок, силен и напорист, и Май это поначалу даже понравилось, хотя свои новые отношения афишировать особо не спешила; ни Мартин, ни даже мама ни о чем не догадывались, впрочем, все были слишком заняты собой: Элена теперь проводила почти все время с Оскаром, вероятно думая, что дочь находится под присмотром Мартина, а тот бегал за Ма́ри, и ни на что больше времени у него не оставалось. Май с ухажером ходили в кино, степенно гуляли за ручку по набережной, причем совершенно не скрываясь: девушка будто нарочно хотела попасться на глаза Мартину. Но тщетно, тот, как назло, всегда был где-то еще. И вот однажды вечером, очень грустная, заплаканная Май тихо-тихо открыла дверь квартиры своим ключом и, с облегчением увидев, что Элены нет дома, пошла прямиком в душ, с отвращением бросила снятую одежду в корзину для грязного белья и под горячей водой полчаса с остервенением терла покрасневшую кожу губкой, словно пытаясь отмыться от чего-то неприятного, глубоко въевшегося в кожу. Затем она прошла в свою комнату и прорыдала полночи в обнимку с подушкой, забывшись беспокойным сном только под утро. Следующие несколько дней, молчаливая и осунувшаяся девушка ходила в водолазке с высоким воротом, скрывавшим несколько характерных багровых отметин на шее и плечах. С ухажером Май больше не встречалась.

А потом внезапно все кончилось и у Мартина. Скорее всего, любвеобильной Ма́ри, для которой это были уже далеко не первые отношения, просто наскучило обучать азам любовной науки неопытного робкого новичка. Во всяком случае, сначала Ма́ри находила все больше предлогов, чтобы уклониться от очередного свидания, а затем прямо сказала Мартину, что любовь прошла и хватит за ней таскаться. Он был растерян, совершенно не понимал, что произошло, к тому же единственный человек, с которым он привык делиться и горем и радостями, сейчас явно не жаждал слушать о его проблемах. Немного он пострадал в одиночку, пытаясь вылечить душу, сочиняя новые мелодии и не желая никого видеть, а потом, очень кстати, Оскару предложили поехать на пару месяцев в командировку в Валенсию и тот, предполагая, что сыну было бы очень полезно отвлечься, предложил ему поехать с ним, благо последний год в старшей школе к тому времени уже закончился, незаметно и буднично на фоне любовной горячки.

* * *

По гладким стенам древней башни стекали потоки воды: молодая весенняя гроза сумела добраться и сюда. Но белое низкое небо над укромной долиной оставалось таким же, как всегда: скучным, мутным и плотным клубящимся покровом. Буря бушевала где-то снаружи, выше и дальше, там оглушительно грохотал гром, сверкали яростные молнии, неистовствовал штормовой ветер, тугими струями хлестал неукротимый ливень. Но белая пелена пропускала только воду, тщательно фильтруя и лишая дождь вкуса и запаха, высасывая из него всю энергию стихии, превращая просто в льющийся с неба оксид водорода.

Бальтасар, не просыпаясь, перевернулся на другой бок, вытянув длинные лапы поперек коридора. Старые часы на гладком боку Машины Обновления беззвучно отсчитывали время, жесткий голубоватый свет все также лился из-под потолка машинного зала. Снаружи в низине, небольшое темное озеро переполнилось, и вода подступила к самой дороге, ведущей в башню. Все было, как всегда, и длилось уже не одну сотню лет.

Автобус въехал в Доностию и теперь не спеша катил по оживленной улице ведущей вдоль реки Уруме́а к новому автовокзалу. Марти́н смотрел на мелькающие в запыленном окне такие знакомые фасады и вывески со смешанными чувствами: за последние два месяца, проведенные на юге, ему удалось несколько отвлечься от переживаний этой весны, от разрыва с Ма́ри и от непонятной, беспокоящей отстраненности Майта́нэ, а теперь, так или иначе, ему предстояло со всем этим разбираться.

Там, в Валенсии, он попытался хоть на время выкинуть все из головы, и ему это даже удалось, ну почти. Он написал несколько набросков песен и выспался на всю оставшуюся жизнь. Вместе с отцом, который был занят, как правило, не целый рабочий день, они облазили все окрестности, катались на лодке и рыбачили, много разговаривали по душам. Все было, в общем, неплохо, хотя и немного искусственно: Мартин почти всю жизнь прожил вдвоем с отцом, но они никогда не оставались столько времени наедине, все время где-то рядом была Элена и, конечно, Май.

За неделю до возвращения, Мартин вдруг получил письмо. Самое обыкновенное бумажное, в конверте с проштемпелеванными марками. На большом листе бумаги, приблизительно посередине, неровным почерком Майтанэ, который он знал с детства, значилось: «Приезжай! А?» И больше ничего. Неожиданно ему страшно захотелось бросить все и вернуться. Прямо сейчас. Немедленно. Он даже не думал, что настолько соскучился по Май, и только по ней. О Мари Мартин больше и не вспоминал. В тот же вечер он засел в своей комнате с гитарой и за несколько часов написал новую песню.

Оставшиеся дни в Валенсии прошли как в тумане – острое желание вернуться не давало ни на чем толком сосредоточиться. А вот теперь, наконец-то снова оказавшись в родной Доностии, Мартин неожиданно растерялся, толком не понимая, что ждет его дома. Конечно, письмо давало надежду, что Май больше не обижается, во всяком случае, он очень надеялся, что правильно истолковал ее загадочное послание. С Мари особых проблем тоже не должно было быть, в конце концов, она сама его тогда бросила, а теперь и он не имел к ней никаких претензий. И все же очень нервничал. Надеясь, что это поможет унять мандраж, Мартин до боли прикусил губу. Заметив это, отец наклонился к нему и тихонько спросил:

– Что, волнуешься не позабыли ли о тебе?

– Ну… Вроде того…

– Вот и волнуйся! Мог бы друзьям хотя бы писать иногда.

Мартин только уныло пожал плечами.

Автобус переехал реку по узкому мосту и начал спускаться по крутому пандусу под землю, где находились перроны автовокзала. Через пару минут скрипнули тормоза, и с шипением открылась дверь. Что ж, еще двадцать минут до дома, а там все прояснится. Мартин подхватил чехол с гитарой и пройдя к центральному выходу начал спускаться по крутым ступеням, глядя себе под ноги, чтобы не оступиться. На подножке он наконец поднял глаза и… они все были здесь, стояли небольшой группкой чуть в сторонке. Они улыбались и махали руками: веселая нарядная Элена, Икер, почему-то по-хозяйски обнимавший Мари за талию и… он встал, как вкопанный, прямо в проходе. На него внимательно и серьезно смотрели два широко раскрытых глаза, странно-синих, как небо, отражающееся в мокром после грозы асфальте. Пульс неожиданно подскочил, в горле пересохло, но Мартин все же сумел сдавленно произнести: