Мари Мишель - МирЭМ

– Ну, может хватит тебе уже! – не сдержалась Маруся.

– Мне!? – удивился подвыпивший Влад, глаза пафосно лоснятся, – я трезвый как огурец! – Я столько могу выпить, что другому невмоготу! И схватив бутылку водки умело налил перво-наперво себе, а далее по кругу, – за владение информацией! – сболтнул он не к месту и выпив в два счета, запел во весь дребезжащий, занозистый голос:

– « На поле танки грохотали, Солдаты шли в последний бой, А молодого командира несли с пробитой головой ».

– Влад, Влад, пожалуйста, иди петь на улицу! – попросила его Маруся, которую уж начинало потряхивать от пьяного мужа.

– Давай Влад, – пойдем покурим! – позвал его Денис, статно держащий себя, почувствовав, что Маруська заводится.

– Пойдем, дружище! Только я заберу свою бутыль, с ними сидеть скучно! Ни попеть, ни поплясать! – не сопротивлялся Влад, унося с собой недопитую бутылку водки, качающей походкой.

Маруся выпроводила мужа источающим мрачным взглядом, почувствовав успокоение. Подруги глядели на нее, с пониманием.

– Ты только, Маруся, не замыкайся надолго, – попросила ее Марта, – будет плохо, приходи ко мне. – Посидим, поговорим. Хочешь, до Липецка доедем, в парке погуляем.

– Или ко мне приходи, – предложила Мария, – помогу чем смогу!

– Спасибо вам подруженьки мои, за поддержку, – поблагодарила их Маруся.

9

За окном распространялся солнечный рассвет. Маруська, открыв глаза, прочувствовала маленький комочек, безмятежно сопящий тесно с ней. «Как прекрасно быть мамой!» – порадовалась ее душа… Поцеловав дочь, она встала, оглядывая комнату. Арина и Яна спали, каждая на своих кроватях, расположенных у окна. «Значит вчера она заснула в детской, избегая в стельку пьяного Влада». Ей частенько приходилось ночевать в комнате дочерей, скрываясь от через чур набравшегося вдрызг мужа.

За пределами детской захолодело. Окна и дверь на террасу были распахнуты. За ночь на кухне похозяйничал «Мамай». На полу валялись окурки, разбросанные пустые бутылки, чешуя от сушеной рыбы. «Слава богу, что дом не спалил!», – смягчилась она, поразмыслив. Озябнув до гусиной корочки, Маруся вынужденно позакрывала створки, оградившись от ночной изморози и схватившись за веник, резво прибрала бардак. Умывшись, в маленькой, когда-то сооруженной ее отцом ванной, включила чайник.

Запах кофе обосновался на кухне. Тщательно намазанный бутерброд с маслом выглядел отменным деликатесом, «ведь ничего вкуснее не бывает этого», подначивая хозяюшку определенным аппетитным утолением. И так бы она сидела бы, в пронизанной красотой предрассветной радуге, но издалека заголосил петух, напоминая про Алмаза, притаившегося в будке.

– Держи, мой хороший, – поставила Маруся перед собакой миску с похлебкой, – кушай, Алмаз!

Заспанная, пригревшая в конуре овчарка, закопошилась и затеплилась. Звякнув стальным поводком, псина подалась к хозяйке, потрясая интенсивно своей жесткой шерстью, стряхивая глубокий сон. Принюхавшись к похлебке, собака с благодарностью лизнула Маруськину руку, утыкаясь мордой в миску.

Маруся поднялась, излюблено облюбовав глазами свой участок с избой; зеленую травку, распустившиеся цветы у дома, птицы в оранжево-гвоздичном небе. Природа степенно включалась, издавала гул, трескотню, жужжание, шорохи. И это утро побудило в ней единое благолепие и умиротворение, оставляя Паулину в прошлом, принимая жизнь вразумлено, сохранив мудрый и добрый бабушкин лик в своей душе.

Не успев воротиться в хату, как на Маруську набросился помятый Влад:

– Вот ты где? Я тебя искал. Завтрак мне делай! – приказал он, закрываясь в умывальне.

Подойдя к плите, Маруся зажгла газ и разбила два яйца, разжарив на сковороде.

– Не вздумай мне курить там! – погрозилась она мужу через дверь, почуяв, что оттуда уже понесло дымом. – Неужели так трудно выйти на улицу?

– Трудно! – раздался чахлый ответ.

Поставив на стол тарелку с яичницей, Маруся налила чай. – Ты едешь сегодня работать?

– Какой там?! Ты что, не видишь, как мне плохо!? Работа изнурила меня в доску, – отмахнулся Владислав от разговора, присевший поесть, трясущейся рукой держа вилку.

– Вижу…, – подтвердила она, снисходительно, – но Алмаза все равно придется тебя вывести погулять до лужайки.

– Попозже. Посплю пока немного.

На кухню зашла Соня. – Кто там проснулся? – расплылась Маруся в улыбке, – иди ко мне, моя красавица!

– Мама, мамочка, ты сегодня со мною спала?

– Да, лапуля моя, с тобой.

– А ты меня любишь?

– Люблю, – сердечно призналась Маруся и зацеловала свою младшую дочь. – Садись, я тебе чаю налью, кашу сварю.

– Во! Мне бы так! – приревновал муж к дочери, приговаривая: – «Любимый, присаживайся. Каша и чай уже готовы». – А меня доча чего не целует?

Соня замотала головой, прилипнув глазами к маме.

– Ладно, попросишь меня конфет купить…

– Мне мама купит! – защитилась Соня.

Влад показал дочери язык, смываясь с кухни, оставляя на столе не убранную за собой посуду. Не без сожаления она проводила его, предвидя, что он задурил и ближайшее время работать не собирается, в чем, собственно, она и убедилась.

Первый день ее муж отлеживался, второй пил, на третий отправился за огород, копать клад. На четвертый сорвал себе спину, на пятый крепился здоровьем, на шестой пил, на седьмой день принялся отчаянно рыть землю, разрыхляя траншею… На восьмой у него иссякло настроение и пропал энтузиазм браться за лопату, но зато снова появилось желание выпить. На какие деньги он пил, Марусиному уму было непостижимо. И так прошла вторая неделя. Избегая мыслить о плохом, Маруся отдавала отчет в том, что «жить вне любви – не худший вариант, жить без денег – уже труднее…» И то, что бабушка оставила ей небольшие свои сбережения, Владиславу знать воспрещалось, ибо ее нестабильный супруг, находящийся в регулярных поисках себя и выгоды, приносил в семью одни напасти, что прям так и цеплялись к нему.

10

Почтенный август, помузицировав легкой дымкой со сладковатым привкусом, под аранжировку уходящего лета, вторгнулся маршем в липецкую область. Стояли последние теплые, солнечные дни. Пожелтела, высохла местами зеленая трава; медленно пролетали по небу белые витиеватые тучки. Отовсюду доносилась мелодия разно-пестрых птиц, прячущихся на самой макушке лиственных деревьев, у которых утратив силу, отрывались и далеко разносились потухшие листья.

Маруся подошла к яме и наиболее любезным голосом обратилась к мужу, расположившемуся на самом дне широкой окопы. Отбросившему подальше от себя лопату и задумавшись о чем-то с досадным лицом, он стоял в круглой панаме, в образе застывшей статуи.

– Влад, сколько можно идти на поводу у своего богатого воображения? – спросила она, выдерживая тон. – В доме элементарно закончился сахар, чай, и твой телефон названивает целый день!