Владимир Чугунов - Провинциальный апокалипсис

Поскольку начало не предвещало ничего хорошего, мы оказались в затруднительном положении, не зная, что делать дальше. И, так ничего не решив, распрощались до завтра. Даша с Игорем уехали. Дома их ждали двое – двенадцати и девяти лет – совершенно не предсказуемых на выдумки сыновей.

Я ушел на службу, где меня дожидалась начавшая выходить из терпения Лера – стрелка часов уже перевалила за пять. Двух своих дочерей дошкольного возраста она оставила на Гену, а завтра собиралась приехать вместе с ними, и Даша со своими, вообще все, надо было что-то срочно предпринимать.

Несмотря на поднявшееся в начале возмущение, вид сына и особенно Дашин рассказ начали погружать меня в состояние выброшенного за борт в бушующий океан незадачливого пассажира. И сколько бы я ни успокаивал себя, какие бы ни придумывал объяснения, легче не становилось.

Нетрудно представить, что это была за служба. Я действовал как в чаду, словно робот говорил ектеньи, механически вынимал частички из просфор, выходил на чтение евангелия на середину храма, помазывал прихожан елеем. После вчерашней службы пришло всего пять человек, так что вскоре я опять оказался в алтаре наедине с самим собой. Это становилось невыносимым. И чтобы убить время, я вышел читать канон, что делал и прежде, особенно в первые годы служения в подражание тому же великому тёзке из Кронштадта, но теперь даже это не помогло. Я оглашал на весь храм тропари, а ничего из того, что читал, не слышал. Я даже не помнил, о чём было «воскресное евангелие». И какие после «третьего, шестого и девятого часа» делать возгласы, долго соображал. А на «Честнейшую» (хвалебную песнь в честь Девы Марии) вообще забыл покадить алтарь. Только когда запели «Величит душа моя Господа…» и я поднял глаза к нашей старинной иконе, перед которой о чём и о ком только не приходилось просить, моего сердца словно что-то коснулось. И я уже не мог удержать слёз, и так, стыдясь и стараясь их скрыть, как можно ниже опуская голову, совершил каждение храма и, вернувшись в алтарь, уже не выходил из него до конца всенощного бдения, и то стоял на коленях, уткнувшись лбом в сложенные крестообразно на углу престола кисти рук, что-то несвязное бормоча, а то стоял за престолом у огромного распятия, со стороны своего ещё более великого тёзки, и от крайней горести не мог произнести ни слова. В девятом часу вышли на улицу. Было пасмурно. Ночь наступала, и село казалось совершенно безлюдным. Дачники разъехались давно, и даже в ближайших к храму домах не было света. Уличных фонарей на всё село два – у входа на территорию храма да на автобусной остановке, а больше тут и освещать нечего.

Лера уехала, так ничего от меня не добившись, да и спешила, да и чего бы я ей мог сказать?

Когда вернулся домой, Катя собиралась в дорогу. Оказывается, сыну стало так плохо, что она решила сама везти его в ЦРБ, чтобы настоять на госпитализации, а заодно и с врачом поговорить. Для этой цели она попросила приехать Гену, понимая, что мне надо готовиться к завтрашней службе – на всех у неё хватало заботы, а потому и сердце никуда.

Около девяти подъехал Гена. Катя попросила их с Алешкой благословить. Я перекрестил их издали. Не нашел силы подойти ближе.

Они уехали. И вскоре в моем сердце опять замаячил лучик надежды. Авось госпитализируют на этот раз, уж кто-кто, а Катя находить общий язык умеет. Она любое окаменелое сердце способна смягчить. И это не хвастовство. За двадцать два года чего только не вынесла от меня округа, в какие только безвыходные ситуации по чрезмерной ревности я не попадал, и всегда в критическую минуту приходила на помощь моя Катя.

С несколько успокоенным сердцем я встал на молитву. И уже подходил к концу правила, когда завертелся на столе сотовый телефон.

Звонила Катя. И сразу ошеломила:

– Не положили. Даже в кабинет не пустил меня дежурный хирург. Фамилия Зайлер. Выйдите, говорит, гражданочка в коридор и не мешайте осмотр делать. Ну что, выхожу, сижу. Через десять минут появляется Лёша. Ну что, спрашиваю? Бумажку с рецептом протягивает: «Лекарство, говорит, выписали». Я в кабинет. Извините, говорю, за беспокойство, а можно с вами поговорить? А хирург: «А-а, это опять вы? Не о чем нам разговаривать. Я уже вашему сыну всё сказал: ничего опасного в настоящий момент нет. Кто у нас тут врач, я или вы?» А если, говорю, он умрёт? Ничего, отвечает, ему не будет. А если? «Ну а если вдруг станет хуже, после праздника, во вторник, привозите, посмотрим, может, и положим». Представляешь? Вышла как оплёванная.

– Из больницы звонишь?

– Нет, в клуб заехали. Гена к директору ходил, чтобы попросить видео посмотреть, а того на месте не оказалось, сказали, должен вот-вот подойти. Сидим, ждём. Лекарство купила. Я прочитала инструкцию – обыкновенное обезболивающее. Дала Лёше. Дремлет. Я чего подумала… Может, так оставить, а то эти нелюди ещё больше обозлятся и всех нас прибьют?

Меня словно кипятком ошпарили.

– Вот так-таки всех! Придут и прибьют! И внуков до кучи!

– А что, Гена говорит, у них тут кругом свои люди и в полиции, и в прокуратуре, и в суде.

– Не смеши – не девяностые! Да и в девяностые на них быстро бы управа нашлась! Пусть только сунутся! Или забыла?

Она, разумеется, помнила, как после одной из последних краж икон, когда я заявил в милицию и двоих якобы просто зашедших посмотреть храм молодых людей задержали, но, допросив, отпустили, после каждой вечерней службы за мной тащилась легковая машина с тонированными стёклами, затем долго стояла под окнами, время от времени озаряя их светом фар. Давили на психику, а может, выслеживали, чтобы вернее нанести удар. И что же? Стоило заикнуться об этом знакомому по прежней жизни «авторитету», о чём в своё время расскажу, всё это тут же прекратилось, в том числе и кражи. А до этого, когда во второй половине ночи срабатывала выведенная на домашний телефон сигнализация и я звонил в милицию (тогда была милиция), те даже ехать не хотели. Сходите, скажут, сначала и посмотрите, что там такое. А если, говорю, там бандиты? Тогда, отвечают, с кем-нибудь их задержите, а мы приедем и арестуем. После этого я в милицию не звонил. Но то было в девяностые, а теперь-то, при нынешней-то «вертикали власти»!

И я сказал твёрдо:

– Ждите. Я этого так не оставлю.

Но Катя попыталась зайти с другого конца, она знала, куда больней ужалить:

– А что люди скажут?

– По поводу ночного клуба, что ли? Да они в любом случае говорить будут. Забыла, сколько про нас с тобой говорили? И что? И вообще! Всему есть предел, а мразь эта, видимо, понимать этого не желает! Сицилийскую мафию тут развели! Да если мы замолчим, они завтра к нам домой вломятся и на наших глазах Лизу изнасилуют. Ты этого хочешь?