Владимир Чугунов - Провинциальный апокалипсис

– Лёва-псих.

– Псих? Натуральный?

– А разве не видно?

– А чего его тогда выпустили?

– Говорят, безобидный.

– Ничего себе, безобидный!

– Вот-вот.

По ходу дела я фиксировал клички, фамилии, имена. Когда дети разъехались, я расположил фотографии так, чтобы нагляднее смотрелись: вот вся группировка вместе, вот они по двое, по трое в характерных позах, вот по одному. Затем составил «заявление» (без «шапки», которую решил написать в отделении), «объяснительную» и поехал в полицию.

Было около семи вечера, когда я прибыл туда.

Подойдя к стенду, на котором висели образцы заявлений, я стал отыскивать нужную «шапку». Однако буквально тут же ко мне подошел невысокого роста круглолицый плотный капитан и поинтересовался, не нужна ли помощь. Я ответил, что мне надо написать «шапку» на «заявлении».

Он спросил:

– А по какому поводу «заявление», можно посмотреть?

Я дал ему. Он начал читать и тут же делать замечания:

– Вы тут неправильно пишете. Вы уже определяете характер преступления и обвиняете, а вина пока не доказана и ваш сын официально ещё не признан потерпевшим. Так не пишется. Вам бы адвоката. А что, собственно, произошло?

Я кратко пересказал. Он спросил:

– Имена, клички какие-нибудь знаете?

Только я начал называть, как он сразу же подхватил:

– Знаем, всех знаем, – и, разведя руками, с видимостью огорчения добавил: – Но ни-че-го не можем с ними сделать!

У меня разве что челюсть не отвисла. Уж если они, подумал, такие беспомощные, мы куда лезем? Однако вслух ничего не сказал. Да и что на это сказать? Да и бравый вид капитана совершенно не соответствовал тому, что он только что с явно показным огорчением произнёс. И потом, что значит ничего не могут сделать?

Не могут или не хотят? Что за абракадабра такая?.. Скажу наперёд, далеко не сразу дошло до меня, для чего и впредь разными сотрудниками полиции всё это нам говорилось.

Меж тем капитан подошёл к окошку, о чём-то переговорил с дежурным, тот извлёк с полки тоненькую папку, затем оба ещё раз заверили меня, что другого заявления писать не надо, а вот объяснение, мол, давайте, к делу приложим.

Лучше бы я его не отдавал. По моей юридической неосведомлённости оно только способствовало развалу дела. Но что я тогда понимал? И вообще, что мы, простые смертные, в этих делах понимаем? Про талон, разумеется, опять забыл. Вспомнил уже на полпути к дому, но возвращаться не стал. Подумал: «Если уж и на этот раз не предложили, стало быть, он точно не нужен».

А со следующего утра и началось.

После девяти позвонила Даша и сообщила, что к нам едет областное телевидение. А ещё через пять минут в комнату вошла с переносной трубкой домашнего телефона чем-то сильно взволнованная Катя и сказала, что Алёшку из реанимации перевели в общую палату.

– Как?

– Сказали, никакого перелома основания черепа, оказывается, у него уже нет.

– Кто сказал?

– Балакин. Врач лечащий. Только что с ним по телефону говорила. Сказал: ничего страшного, подлечим и выпишем недельки через две.

– Ты это серьёзно?

– И я так подумала. Надо срочно в больницу ехать.

– А телевидение?

– После них. Даша говорит, они тоже собираются везде побывать.

Через полчаса появились Даша с Лерой, их привёз на машине Игорь, и под маменькиным руководством, как две заведённые метлы, принялись наводить порядок. Кошка не знала, куда от них деться, и с взъерошенной шерстью сновала между ног в поисках безопасного угла, пока не догадалась шмыгнуть в коридор, а оттуда на улицу. Я тоже везде мешал, однако уходить из дома наотрез отказался, поскольку с утра в воздухе повисла такая мерзкая хмарь, что я серьезно боялся простудиться.

Наконец, когда всё было прибрано, сели пить чай, а ещё через полчаса, около одиннадцати, появились телевизионщики, совсем ещё молоденькие, но уже знающие своё дело: курчавый рыженький оператор и худощавая русоволосая корреспондентка.

Снимать решили в моей комнате. Сначала взяли интервью у меня, и я сказал всё, что по этому поводу думаю: об избиении, о бессердечии и даже возможном преступном сговоре сотрудников полиции и врачей, а может быть, и бандитов, поскольку один из них в ту ночь в приёмном покое всё-таки был и о чём-то с отказавшим нашему сыну в госпитализации хирургом разговаривал. Назвав фамилии, имена и клички предполагаемых преступников, я проиллюстрировал их физиономии на экране монитора.

Затем взяли интервью у Даши, Леры, Игоря, а под конец у Кати.

Последнее интервью получилось самым убойным. Держа перед камерой в руках развёрнутую, окровавленную, порванную во многих местах Алёшкину футболку, обливаясь слезами, совершенно забыв о всяком благоразумии, Катя в крайней степени горести восклицала:

– Это не люди, а звери, хуже фашистов! На ребенке живого места нет! Он уже без сознания лежал, а они его бить продолжали, ногами, по лицу, по голове, по всему телу, прыгали на нём! Звери! Звери!

И далее о больничной эпопее. После этого уже нельзя было в телевизионном репортаже обойти ЦРБ, клуб, полицию, бандитов (Гена успел раздобыть некоторые адреса) и, разумеется, больничную палату.

Даша с Лерой уехали сопровождать съёмочную группу, мне надо было ехать по неотложным делам, Катя сказала, что отправится с готовым подъехать через полчаса Геной в больницу. Договорились встретиться там.

Всё, что произошло до моего появления в больнице, излагаю в пересказе, тем более что значительная часть из этого была дважды показана по телевизору.

О прибытии съёмочной группы уже было известно и в полиции, и в ЦРБ, и в больнице Зареченска, и даже бандитам.

В ЦРБ съёмочную группу дальше первого этажа, где находилась регистрация, не пустили. И всё-таки кое-что удалось снять. Когда Даша бранилась с дежурной сестрой, глыбообразно вставшей в начале лестницы на второй этаж и методично заверявшей, что без разрешения главного врача съёмочную группу пустить не может, Лера узнала спускавшегося по лестнице Зайлера и закричала:

– Вон этот Зайлер, вон он!

Реакция хирурга просто убила. Мгновенно оценив ситуацию, он развернулся и через две ступеньки ускакал наверх. Вслед ему неслось оглушительное:

– Смотрите-смотрите, как заяц! Он мужик или баба? Да-а-а!

Всё это шустрый оператор ухитрился снять. Затем вниз спустилась другая медсестра и официальным тоном заявила, что главный врач съёмочную группу пустить не может, а вот родственников, если уж они так настаивают, готова принять.

Корреспондентка шепнула Даше: «Запишите на диктофон». Однако перед входом в кабинет медсестра по требованию главного врача Людмилы Николаевны Червоткиной, как было написано на латунной табличке, заставила сотовые телефоны оставить в приемной. Спорить было бесполезно. Даша с Лерой достали свои телефоны и отдали Игорю, который и остался с ними в приемной.