Павел Тиккоев - ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Люб, ты бы приголубила Анастаса… Нето он кончится от осознания отвергнутого.

– Фш, пш, – отшипела Люба обиду на несовместимость ближайшего будущего и оплакала это хоррошеньким глотком вина.

Всё дальнейшее её пребывание на празднике было замалёвано обидой и вплоть до того момента, когда возникла необходимость препроводить Анастаса в маленькую комнату «слегка соснуть». Соснул Анастас примерно часок-другой, по крайней мере, некоторым так показалось. Вновь предъявлен компании он был опять же “второй Любочкой” и скорее заспанным, нежели соснувшим, но тщательно заправлено-застёгнутым, правда, не без помятостей в одежде. Пониманием того, что́ с ним происходило в этот часок-другой Анастас не обладал, а единственной целью его “пробуждения” было его восклицание: «Ну, мы, в конце-то концов, встретим?». То есть он помнил: где он и зачем он здесь! Он был в реальности и лишь чуточку приотстал. Правда, убежавшие вперёд были уже столь далеко, что не обратили никакого внимания на порыв его заблудшей на диван души. Сам же возвратившийся не стал терять времени на пустое, он изящно влил что-то во что-то и, произнеся «да здравствует!», быстро всё это проглотил.

– Ну и ххх… – Анастас поперхнулся, выкашлял затык и желчно зашипел. – Херали вы тут?.. намешали. Ужас какой-то! – он подыскал ещё один непустой стакан на столе и проникновенно вымолвил. – В общем, с праздником… – тут он немного задумался, видимо вспоминая с каким и варианты, скорее всего, у него были, но в итоге не решился выбрать и упростил. – Короче, будем!

После этого Анастас беспощадно высосал всё содержимое стакана, в котором, наверное, была вода, потому как лицо его аж вывернуло от разочарования. Его алчный взгляд зашарил по столу, но от безысходности обнаружить хоть что-либо из спиртного перепорхнул повыше и обнаружил… ёлку!

– Ё…! С Новым годом! – окончательно вернулся в реальность Анастас.

– Той, с Новым годом! Давай по стопаку́! – зажалобил он, пытаясь встать, чтобы добраться до Тоя. Но Той “указно” поднял вверх палец и повелел Анастасу квартировать на прежнем месте:

– Присядь, нетерпеливый. Всякая вещь имеет свой порядок: сперва Фасоль должен открыть шампанское.

Поначалу на эти слова Тоя никто не обратил никакого внимания. Каждый – в общем гуле голосов – был занят самим собой и ещё кем-то. Тогда Той взял вилку, потискал её в руках, что-то оценивая и отложил в сторону, в чем-то не убедившись. Затем он своим закасевше-рассеянным взглядом ощупал ближайшую к нему часть стола и, утвердительно «вокнув», извлёк столовую ложку из натюрморта с опятами. После этого Той немного подумал, оценивающе присмотрелся и слегка прорядил кучку осиротевших без ложки опят, вычерпнув из неё наиболее изысканный по его мнению экземпляр. Затем он аккуратно подтащил ложку ко рту, балансируя вихлявшего на ней туда-сюда грибочка, дольше нужного задержал ложку перед развёрстыми зубами, уговаривая себя довершить уже, в конце-то концов, начатое. Но что-то изнутри убедило его всё же не делать этого и, прошептав «пажди, чуть позже», он вернул опёнка к собратьям, который не преминул тут же юркнуть на самое дно плошки. Той, не упустив из вида этой хитрости гриба, ухмыльнулся и вслух изрёк:

– Пропитайся пока рассольчиком покруче.

Завершив на сём общение с дарами леса, Той выпрямил лицо и глаза, придвинул к себе недавно опустевший стакан, приподнял его над столом, удерживая за нижнюю юбочку и, прихватив ложку двумя пальцами другой руки, принялся молотить ей по стенкам внутри стакана, постепенно наращивая частоту и громкость боя. Результат сказался не вдруг. И всё же через некоторое время бой по стеклу выключил гул и привлёк к звонарю расфокусированные взоры. Окончательное успокоение жужжания за столом и обретение возможности восприятия происходящего подвигло громкое Фасолево «тцшшцшш», длившееся от полного вдоха до аномально глубокого выдоха. Столь усердное участие в подготовке “к чему-то” выкрасило лицо Фасоля сначала в красный цвет и затем мгновенно выбелило его; глаза тоже и обязательно приняли участие в организации “чего-то”: первоначально они почти укрывались за веками, а к моменту “красного лица” они вылупились и непонятно чем удерживались в местах положенной дислокации, но в конце – при отбеливании физиономии – они приобрели изящество надменной сопричастности к чему-то очень важному.

Общий хмель без особого желания уступил место взбалмошному шипу всех на всех в призыве к вниманию, почти уже поверженному к этому моменту застолья. Остатки способности к концентрации приостановили галопировавший процесс освобождения от условностей и вернули позы искушённого желания в изначальное ожидание.

Той же, как будто не усмотрев произошедшей за столом перемены, продолжал извлекать из стакана звуки, постепенно начинавшие даже напоминать какую-то мелодию. Усердие, с которым он “музицировал”, захлопнуло ему веки и, стянув кожу в центре лба, распахало на нём две глубокие канавы. Но процесс творчества стала нарушать нога Марины. Сидя аккурат напротив “звонаря”, она вытянула под столом ногу, дотянулась аж до колена Тоя и принялась наглаживать его подошвой. Столь неожиданная дерзость сбила строй “мелодии” и проковыряла сонм век, сведённых в сладком творчестве. Той, чуть не выронив стакан, упёрся глазами в маслянистый взгляд Марины, который она ещё отчаянней запахабила, но, правда, и колено Тоя освободила при этом от массажа. «Не моё – подумал про себя Той, – полновата да и чересчур грудаста».

– Фасоль. У тебя только три минуты на то, чтобы принести и отку́порить и ещё одна на то, чтобы разлить, – с этими словами Той воззрился на ходики, висевшие на стене.

Взгляды всех единодушно переключились на мерило времени. Осознание столь близкой точки перехода к следующему дню рождения спровоцировало деятельную подготовку. Лиза суетливо забегала вокруг стола, собирая в большую миску отходы пира из тарелок участников застолья. Любы побежали на кухню «кое-чего подрезать» при этом – на выбеге из комнаты – они столкнулись с Фасолем. И только новогоднее чудо, в тесном взаимодействии с широкими мослами Фасоля, не позволили в пух и прах разгромить праздник битьём бутылки с шампанским об пол. Фасоль сумел-таки сцапать – буквально у самого пола – выбитую у него из рук бутылку. И его «ё… твою мать» было воспринято коллективом не как грязное ругательство, а лишь как выражение им восторга от содеянного собственного подвига. Фасоль мгновенно стал героем эпизода и оставался таковым вплоть до начала разлива шампанского по стаканам. Все эти четыре минуты он буквально светился изнутри, и распаянная от края до края улыбка подсвечивалась его гордыми “мущинскими” глазами. Даже Нина снизошла до целования его прямо в раскрытый от удовольствия рот, но впрочем, тем всё у них и ограничилось.