Наталия Соколовская - Долгое счастливое утро

Какое-то время десятый «В» работает молча. Наконец, заскучавший Васильковский подает голос: «Течь на подлодке, товарищ бригадир», – и указывает на редкие капли, проступающие из стыка между тюбингами. «Так, чай, не через Сахару ветку тянем, а сквозь русло реки», – не оборачиваясь, говорит бригадир. «Неужели Стикса?» – умничает Васильковский. Девчонки хихикают, а Байков с Егоровым взвывают, не сговариваясь: «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”!» Динэра, все это время неподвижно сидевшая на ящике с песком, поднимает голову.

Через час вагонетка наполняется до краев. Рабочие толкают ее в клеть, на полу которой тоже есть рельсы. После второго звонка клеть начинает медленно ползти вверх, а бригадир объявляет: «Перерыв».

Десятый «В» радостно и бессмысленно галдит.

Львов с Мазуровой, взявшись за руки, сомнамбулически покачиваются, как в танце.

Васильковский отходит подальше и курит в рукав.

Забродина достает яблоко и жует его, насмешливо поглядывая на Львова и Мазурову.

Байков и Егоров, размахивая металлическими прутьями арматуры, изображают мушкетеров.

И в тот момент, когда Жаворонок подходит к Динэре, чтобы наконец-то спросить про свое стихотворение, воздух начинает вибрировать и гудеть, потом раздается грохот, и подземная река – со скоростью двести кубометров в минуту, или три тысячи литров в секунду, – врывается в тоннель. Последнее, что видит Жаворонок – летящих в потоке воды Львова и Мазурову, которые держатся друг за друга, как Паоло и Франческа на гравюре Доре.

Динэре и Лидии выделили маленькую комнату в университетском общежитии. Это было счастье, но короткое: их мать, как административно высланную, не прописывали в Ленинграде. Тогда Динэра отправилась на Литейный, 4, в Большой дом. Шинель, кирзовые сапоги, рука на перевязи, молодость просительницы, а также то обстоятельство, что пошла она на фронт добровольцем и воевала под Сталинградом, возымели действие. Матери разрешили воссоединиться с дочерями.

Среди вещей, которые привезла мать из Уральска, был и портфель отца, полный фотографий и писем. Там же лежал томик Некрасова и коробочка, открыв которую Динэра увидела отцовские часы, оставленные им на столе восемь лет назад. На самом дне лежала пожелтевшая от времени газета «Пионерская правда» с датой двадцатое декабря 1937 года. Заголовок передовицы гласил: «Да здравствует НКВД – карающая рука советского народа!» Газета вышла в день ареста отца. Динэра комкала ее простреленной рукой и плакала от боли.

…Вскоре у Лидии возобновились занятия на экономическом факультете, а у Динэры – на филологическом. Студенты вместе с преподавателями разбирали амбразуры возле здания Двенадцати коллегий, сооруженные, когда город готовили к уличным боям, освобождали исторический факультет от размещавшегося в нем госпиталя, чинили кровлю, стеклили окна, заготавливали дрова. На филфаке лекции слушали, сидя на полу или стоя: стулья были сожжены в первую блокадную зиму.

Это была странная, упоительная и горькая жизнь в сердце города. Они почти не покидали университет, домой, в общежитие на Петроградской стороне, совсем рядом с Невой, возвращались мимо Ростральных колонн, через Стрелку Васильевского острова, по Биржевому мосту. Здание Биржи напоминало античный Акрополь. Выбоины от снарядов только усиливали впечатление.

Иногда в воскресенье они переходили через Кронверкский мостик на Заячий остров, к Петропавловке, и гуляли вдоль отмели, составлявшей невольную рифму с полукружьем Биржевой площади. С отмели город был виден весь сразу. Собранные в одном фокусе – мосты, дворцы, сады, храмы, колонны и набережные вставали прямо из водной бездны.

В город вернулся из эвакуации Кировский театр. Теперь Динэра занимала с ночи очередь в театральную кассу, выкупала по карточкам хлеб в ближайшей булочной и тут же продавала его. Вырученных денег как раз хватало на два билета на галерку.

Лидия с блеском оканчивала свой экономический факультет. Книгу Маркса «Капитал» она перечитала уже несколько раз и называла ее «мудрой». Может, так оно и было. Подтвердить это на практике ни Лидия, ни кто-либо другой так никогда и не смог, хотя Лидия с отличием защитила по «Капиталу» диплом. В день защиты Динэра вручила сестре конверт с надписью: «Лидуше на туфли». В конверте лежали тысяча семьсот рублей – целое состояние, заработанное донорством.

После окончания университета Лидия пошла преподавать политэкономию. Она много работала, наслаждалась обществом поклонников, потом вышла замуж, потом поступила в аспирантуру, получила комнату, родила сына, потом развелась, защитила сначала кандидатскую, потом докторскую, потом снова вышла замуж и снова развелась, уже после перестройки была членом «марксистского кружка», успела понянчить правнуков и написать книгу о своей жизни. Умерла Лидия на несколько лет раньше своей младшей сестры.

Начиная с конца пятьдесят третьего Динэра посылала запросы в «органы», чтобы узнать судьбу отца. В пятьдесят шестом пришел ответ, где была только часть правды.

Однажды Динэра познакомилась со своей ровесницей, недавно вернувшейся после десяти лет лагерей кареглазой веселой Элкой. Уроженка Тбилиси, она приехала в Ленинград, чтобы найти могилу умершей в блокаду сестры. Полное ее имя было Комунэлла, его тоже дал ей отец, который тоже был арестован в тридцать седьмом и тоже погиб. В своем далеком теплом городе Элка в конце сороковых вместе с друзьями создала организацию под названием «Смерть Берии». Проверяли они себя на стойкость и готовность к пыткам довольно-таки нехитрым способом: по очереди ставили друг другу на голову грушу (яблоки в тот год не уродились) и стреляли из именного пистолета, стянутого одним из участников группы у отца. Элка запомнила, как стекал у нее по переносице на подбородок липкий сладкий сок.

Каких только невероятных планов уничтожения всесильного главы НКВД они не строили! Элка готова была пожертвовать собой и, специально заразившись сифилисом, соблазнить «при случайной встрече» (рассказывая это Динэре, Элка хохотала во весь голос) охочего до женского пола наркома. Но этот хитроумный план привести в исполнение не пришлось: группу вычислили, арестовали и дали высшую меру, замененную на пожизненное, за распространение листовок, в которых было черным по белому написано: «Граждане, оглянитесь вокруг! Лучшие люди расстреляны или погибли в застенках НКВД. Мерзавцы в синих фуражках полностью распоряжаются жизнью каждого из нас…»

Динэра с Элкой бродили по Ленинграду, и Элка читала Динэре свои стихи: «Мы будем судить вас за наше обманутое поколение, за наших убитых и заживо сгнивших отцов…» Никакого суда за всю их жизнь не случилось, а жили они обе долго и умерли с разницей в год, во втором десятилетии двадцать первого века. Но это было потом.