Владимир Ситников - Взятие Крутоторска

– Тихо, тихо, курочка, петушок пришёл,– послышался успокаивающий голос Жеки. Его руки ещё решительнее стали шарить по телу, лезли в ноги, срывая с неё плавки.

– Да ты что, с ума сошёл? Я не хочу, – шептала она. – Нельзя. Уходи. Закричу.

– А я хочу, – бормотал он.

– Нельзя. Я не хочу. Услышат. Нельзя. – отбивалась она. Но он был сильный и настырный, бормотал уже обвиняя её:

– Сама приехала. Значит, хотела, – хрипел он и впился губами в шею, потом в груди. Разомкнул её ноги, развёл руки, чтоб не отбивалась.

Думая о том неизбежном первом общении с мужчиной, Тая представляла всё не так. Прислушиваясь в ночи к любовному шёпоту отца с матерью, знала, что это происходит с ласкового согласия. А тут грубое требовательное и командное насилье. Зверь какой-то. А она, она такая слабая, безвольная, не могла вырваться.

У неё полились из глаз слёзы от обиды, от того, что Жека всё совершает без её согласия и желания. Конечно, она очень слабая, безвольная, раз подчинилась. Надо было отбиваться, кричать, вырваться и убежать, но куда. И какой бы был позор, когда на её крик собрались бы люди и увидели её полуголую и начали разбираться, судачить, в конце концов обвинили её в том, что сама залезла в постель к Жеке. И пьяная. Ну не пьяная, а выпивши. Значит, таковская. Ой, как нехорошо, как стыдно, как обидно.

Наконец она вырвалась, отвернулась к стене.

Тайка забылась обессиленная и огорчённая, но Жека опять разбудил её, навалился, требуя:

– Раздвинь ноги-то. Ты что как неживая. Ну, шевелись. Не приятно что ли?

– Не хочу я, – со стоном шептала она. – Подлец, зверь, негодяй ты. Я не хочу.

– Все не хотят, а потом хотят, – хрипел Жека. Он был уверен, что делает всё, как надо.

Ей казалось, что это продолжалось ещё не раз.

И, конечно, она сама во всём виновата. Конечно, приехала добровольно, выпила тоже добровольно. Какой позор! Какое унижение!

Вспомнилась вдруг частушка, которую пела в Несваричах свинарка Паня: «Дура я, дура я, дура из картошки. Дура я ему дала, протянула ножки!» И прокралась упречная мысль: может, я ничего не понимаю, потому что ни разу со мной такого не было. А потом опять захлестнула обида на себя: «Зачем я уехала ни с того ни с сего из дома? Работала бы в своём клубе, а потом дождалась, когда вернётся из армии Витя Машкин и вышла за него замуж. Он тихий, ласковый, он бы не стал её обижать и всё было у них по-хорошему. А этот – зверь. Он опять будет болтать, что она, как кошка, любит его, даже сама приехала.

Утром, ещё в постели, довольно потягиваясь, Жека поднял руки над головой и проговорил:

– Ну и насмешила ты меня. Девственницей оказалась. Что для меня себя берегла, что ли?

– Как тебе не стыдно, – вспыхнула она.

– Ну вот всё ведь хорошо было. Улыбнися, дорогая, покажи своё лицо и дай мне денег на винцо, – пошёл на попятную Жека.

– Что, я радоваться должна за то, что ты силком меня взял? – сердито бросила она и всхлипнула.

– Это уж не важно, кто кого брал. Что посмеешь, то и пожмёшь. Пойдём, жрать хочется, – умиротворённо проговорил он. – Там мать чего-то заверетенила.

– Принеси мне мой чемодан, – попросила она. – Там у меня всё женское.

Жека чемодан принёс.

Пришли в тесную с выцветшими обоями комнату, где стояли, как в общаге, три старые железные кровати. В крохотной кухоньке присадистая, квадратная, этакая тумбочка, мать Жеки Варвара Диевна готовила омлет. На огромной сковороде пузырилось это жарево. Сестра Тоня крошила луковое перо, уверяя мать, что пойдёт сегодня на швейную фабрику «Заря», где её собираются взят на работу.

– Дармоеды, сидите у меня на шее, – ругала Жеку и Тоню, а может, и Тайку заодно Варвара Диевна.

Жека, чтоб не слышать упрёки, включил проигрыватель.

– Распушил хвост! – кричала Варвара Диевна, – ходишь гоголем, а трёх копеек не заработал. За квартиру не плачено.

– За такую квартиру нам должны доплачивать, – резонёрствовал Жека. – Погоди, мать, мешками скоро будешь деньги носить, когда возьмут меня на телевидение. Знаешь, сколько они там рубят?

Он был уверен, что телевизионщикам сыплют деньги без счёта.

– Опять лахудру припёр какую-то. Ты зачем её привёл? Где у нас жить? Завтра Алика из санатория привезут. Куда её класть? – напустилась Варвара Диевна вновь на Жеку.

– Они в дровянике будут, – вставила вразумляюще Тоня.

– А осенью, а зимой? – напоминала Варвара Диевна.

Тая виновато слушала упрёки замученной нуждой и теснотой Жекиной матери и горестно думала, в какую пакость она вляпалась. Оказывается, Жека-то таскает в дровяник девок. И её затащил, как последнюю дуру.

И теперь она не знала, что ей делать. Молча снести обиды и упрёки или, обидевшись, убежать, куда глаза глядят. Она поднялась и пошла в дровяник. Пересидеть грозу. Жека зайдёт за ней и она скажет, что больше не останется тут, уедет в Эстонию, потому что ждёт там её Виринея-Верка Кайсина и работу уже подыскала.

Неожиданно в проёме дверей появилась сама Варвара Диевна. Тайка сжалась. Неужели и тут будет ругаться эта баба?

– Не спишь, – спросила та неожиданно мирным голосом.

– Нет. Сижу. – ответила уныло Тая.

– Ты, девка, не обидься, – примиренно вздохнула Варвара Диевна. – Сходи поешь с моими оболтусами. Извини, не сдержалась. Иди, иди.– Потом опять вздохнула и проговорила с сочувствием. – Ох, натерпишься ты с ним, – и забрав порожние сумки, пошла тяжёлой поступью на работу.

Видно, допекли деточки Варвару Диевну или вообще горестно сложилась вся её жизнь.

Тая вернулась в дом, где Жека командовал за столом.

– А я за тобой хотел бежать. Садись, а то Смолеву обещали прийти к двенадцати.

Всё помнил Жека. Тая села, поковыряла омлет. Есть не хотелось. Не то настроение.

У Жеки было невозмутимое состояние духа. И опять он насмешничал, хотя ей вовсе не хотелось слушать его шуточки.

– И на что я польстился: оказывается, у тебя ни уха, ни рыла, ни титек, ни жопы, – выговаривал он, стараясь задеть и обидеть её.

– Какая есть, – обиженно отвечала она, думая о том, что лучше бы не было вовсе вчерашнего злополучного дня. И зачем она уехала из Несваричей?

В «Народных промыслах», куда сводил Таю Олег Смолев, директор, могучий мужик, которому бы трёхсоткилограммовую штангу поднимать, показал ей хрупкие шкатулки и шкатулочки, точёные деревянные игрушки, и говорил, что работа эта только кажется простой, а вот не у каждого получается. Художественный вкус надо иметь. А есть ли у неё такой вкус, только опыт покажет.

Смолев уверял, что у Таи вкус есть и что он видел её очень хорошие рисунки.

Договорились, что Тая походит в ученицах, и если понравится да покажет себя, посадят её на роспись и дело пойдёт.

Хороши были шкатулки, игрушки, но ведь надо где-то жить. Не тесниться же ей в Жекином дровянике. Осень не за горами. Придётся выбираться из дровяника. Впятером жить в тесной комнате, не приведи Господь. Ломала Тайка голову, куда ей податься, но никакого разумного выхода не находила.