Владимир Ситников - Брусника созревает к осени

Когда толпились, ожидая автобус, Славка заметил, что почти все девчонки из Дергачей были в оранжевых, как у Катерины, кофточках, мини-юбочках и держали в руках одинаковые бутылочки с напитком «Буратино». Они то и дело прикладывались к лимонаду. И Фефёлина Светка была в оранжевой кофте и пила лимонад из горлышка, и Верочка Сенникова, и Сестренницы Нелька и Тамарка Топоровы.

У Катерины на плече лежал оранжевый крокодил, которого она целовала в плюшевую морду и оповещала всех, что она по психотипу не исполнительница, а лидер, поэтому и крокодил достался ей вполне законно.

– Правда ведь, крокодильчик? – спрашивала она.

– Слушай, Первозванова, ты скажи честно и откровенно, был у тебя сороковой номер или нет? – с напором допытывался нахальный Вовка Свистунов. Он запросто и танцевал с ней, и теперь вот клеился.

– Ты что «следом» хочешь быть? Первый допрос, – парировала Катерина. – Крокодильчик вот не против, что достался мне. Разве лучше, если бы он уехал в какую-нибудь глухомань? Он по масти мой, оранжевый.

Узнав, что шефский автобус пойдёт до Дергачей, к молодёжи пристали старушки: немного места займём, а быстрее рейсового приедем.

Шефский автобус атаковали с гамом, хотя народу было не так и много. Расселись сами, усадили старушек.

– Да постою я, постою. У вас своя компания,– отказывалась от места учительница-пенсионерка Нина Ивановна, но села с удовольствием.

Дундя Березиха, тучная, поседевшая, пробравшись в автобус последней, почему-то напустилась на Катерину.

– Ну-ко, егоза, уступи мне место. Ноги больные у меня, ужо не доржат.

Наверное, любая из девчонок, живущих в Дергачах, тут же вскочила бы, но не Катерина.

– А ты, бабуля, всем в молодости место уступала? – придирчиво спросила она.

– А как жо, в молодости завсегда, – клятвенно произнесла Березиха.

– Вот почему у тебя ноги-то и болят, – наставительно сказала Катерина и, освободив своё место, сразу плюхнулась в девичий густерик. – Расселись, а ну уступите место. Я вас на три дня старше.

Девчонки залились смехом.

– На меня одежда действует магически, – признавалась Катерина. Оденусь и вхожу в роль. Вот я стюардесса, вот модельер, а вот Эдита Пьеха.

– Ну хвастуша: я – не я – кобыла не моя, – передразнила Катерину Березиха.

– А ты бабка, почему подслушиваешь наши секреты девичьи? – откликнулась Катерина.

– Тут и слушать нечего. Ясно, что хвастуша, – проворчала Березиха.

– Вы знаете, девчонки, – опять завладела разговором Катерина, – я свои сочинения заканчиваю словами: «Примите мои ошибки – за улыбки». Нормальный учитель улыбнётся и поставит «четвертак», а зануда, конечно «троячок».

– Чья это егоза эдакая, – удивилась Березиха,– Славка, знаешь ты её, фрю эдакую? Рыжую-бесстыжую?

Славка ответить не успел.

– Я – Катерина Первозванова, – откликнулась сама Катерина. – Да, я рыжая, да, бесстыжая, ну и что из того?

– Ой, девка, – подобрела вдруг Березиха, – Видать у тебя в голове ветер, в заднице дым.

– Нехорошо, бабуля, так выражаться. Ведь век двадцатый – очень цивилизованный век, – упрекнула Катерина Березиху под гогот автобуса.

– Между прочим, я не рыжая по природе, а нежная блондинка, могу стать жгучей брюнеткой. А рыжей я стала из-за хны.

Березиха закрутила головой:

– Да тебе, видать, всё хоть бы хны, – зацепилась она, – Ой, парни-парни, бойтесь. Эта вам головы закрутит так, что не открутить.

А Катерине и вправду было хоть бы хны. Разглядела на обочине среди дурнотравья голубые цветочки.

– Цикорий, ах, это цикорий, – закричала она.

– Какой цикорий? – оборвала её несогласливая Березиха. – Это Петровы бадоги называются.

– Ну, ладно, бабка, мир. Петровы, так Петровы. Бадоги, так бадоги. Девчонки, поём:

Бананы ел, пил кофе на Мартинике,

Курил в Стамбуле злые табаки, – заорала Катерина. Песня от тряски рвалась, но Катерина упрямо тянула её.

– Ой, девчонки, смотрите – кенгуру, – вдруг закричала Катерина.

– Где? – все кинулись к окнам, даже автобус качнулся. На обочине паслась обычная коза, на обычной верёвке.

– Козлуха, – разочарованно протянула Верочка.

– Ха-ха-ха. Обманули дурака за четыре пятака, – закричала Катерина. Ну, сумасбродная.

– Ой, бес – не девка. Эдакая загниголовая. Всем башки закрутит, – не то осуждала, не то дивилась Березиха.

Наверное, права была колдунья Березиха. Катерина уже начала головы крутить. И, конечно, самому первому Славке.

Почему-то в школе Славка никому из девчонок не оказывал предпочтения, хотя кое-кто строил глазки. Наверное, происходило это потому, что все они были на виду со своими маленькими изъянами и капризами. При одноклассниках они не старались казаться лучше, чем были на самом деле. Так же, как в семье перед братьями и родителями.

А если Верочка – Фарфоровая Куколка стремилась казаться примерной, так это только отвращало Славку от неё, а не привлекало, потому что он чувствовал какую-то фальшь и неестественность. А это было ему не по нраву.

Катерине нравилось удивлять девчонок, пугать старух и восхищать своим нахальством парней.

«Загниголовая» Катерина не заботилась о том, какое произведёт впечатление. Кроме того, она была безалаберно щедра. Мандарины свои дарила налево и направо, деньги давала взаймы, не заботясь, вернут или нет. И конечно, знала такое, о чём они, дергачевские, не имели представления.

После вечернего купания, поцелуя, который вначале оглушил Славку, а потом вдруг стал драгоценным воспоминанием, он дня не мог прожить, чтобы не увидеть Катерину.

То и дело выглядывал в окно своей комнатёнки-выгородки, из которого было видно калитку Первозвановского дома. Не объявилась ли там Катерина? Отправляясь в магазин, делал крюк, чтобы пройти мимо её окон. Увидеть её было для него радостью. Что с ним случилось?

В эти же дни Славка сделал ещё одно, не очень приятное для себя открытие: на досках глухого забора появилось написанное явно Киркиным кривым почерком слово: «Катерина». Значит, Канин Нос тоже втрескался в неё. «Хоть бы покрасивей написал и не углём, а мелом что ли?!» – с досадой подумал Славка.

Умчавшись на велосипеде в бор, Славка вырезал на соснах ножом: «Катенька», «Катюша», «Катерина». Хотелось даже написать «Катёночек». Неужели он влюбился в эту рыжую егозу?

Но в этом он бы никому и ни за что не признался.

Боком к улице, не сообразуясь с нынешней планировкой, стояла самая старая в деревне Дергачи, по-теперешнему в посёлке Торфяной, хоромина, наверное, возведённая ещё тогда, когда не было здесь никаких торфоразработок. Именовали её Домом с привидениями.

В сенях и на чердаке здесь что-то постоянно потрескивало, щёлкало, скрипело, зудело, в ветряную осеннюю пору и зимой – посвистывало, зудело и даже стонало. В Доме с приведениями жил Кирка – Канин Нос со своим дедом Герасимом Савельевичем.