Владимир Тутыхин - Осенний блюз

– Ха-ха-ха! Мы все умрем.

– Вот и он так говорит. Да я уже привык к ней, к этой недописанной картине. Я уже иногда протягиваю Марату руку для приветствия. И даже спрашиваю у него: «Марат, как жизнь? Марат, я открою окно, вчера много курили». Как-то очень тихо. И что тут еще дописывать?

– У тебя Марат получился как святой. И даже нимб из васильков… Совсем безгрешный?

– Да как же?! Все младенцы, рожденные с Маратом в тот далекий день, были уже грешны! И всю свою жизнь они хотели доказать друг другу и всем – они святые. Да разве это он придумал гильотину?! Сначала гильотина в восторженной тишине, со своим особенным звуком скольжения тяжелого, острого ножа и приближающегося неисправимого, отрубила голову Людовику Шестнадцатому. И парижане аплодировали этому действу, ходили по площади с букетиками цветов, целовались и поздравляли друг друга с праздником. А потом гильотина в восторженной тишине отрубила голову Робеспьеру, и парижане ходили по площади с букетиками цветов, целовались и опять поздравляли друг друга с праздником.

– Да, мы все умрем. Олег, а ты ведь можешь подумать, что я привез Мишель для образа этой убийцы? Помнишь, ты говорил всем, что за натурщицей надо ехать во Францию? Ха-ха-ха! Почему ты так внимательно ее рассматриваешь?

– Я восторгаюсь ею. Я хочу ее обнять – и я боюсь ее обнять. Вот во Франции ею все восхищаются и все хотят ее обнять без всякой боязни. Ей многие делают комплименты, ей многие говорят, что она лучше других, и она уверена в этом… Так ей легче быть доброй: одарить кого-нибудь своей улыбкой, легко коснуться кого-то своими пальчиками, своими губами, поддержать кого-то в споре, попросить любого человека о какой-нибудь помощи ей… Вот если бы с красивой женщиной жить на необитаемом острове… Я бы дописал последние страницы своей книги.

– Она не согласится.

– Да совсем немного, какой-нибудь месяц… Я знаю такой остров. Сергей, ты будешь по утрам нам привозить еду и свежие газеты, но мы тебя видеть не будем. Я буду ловить рыбу, и мы будем варить уху на костре. Ночью. Ха-ха-ха! И каждый будет петь свою песню. Мишель, ты знаешь русские песни? А я тебе буду читать на французском стихи Беранже. Или на русском… На русском у меня получается очень душевно.

– А зачем ей это? Она будет скучать там, она будет скучать по восторженным взглядам на нее, комплиментам… Мишель к этому так привыкла. Мишель, ты очень красивая…

– Да, да, да, Мишель, ты очень красивая. Вот если бы ты капризно попросила Марата… То он сам бы взял очень острый нож и вонзил бы его в себя… Все равно когда-нибудь умирать. Он бы уберег тебя от превращения в «злую старуху». Все равно когда умирать.

– Нет, не все равно…

Они вышли на балкон, вынесли туда все садовые креслица и столики и стали готовить разные закуски. Они доставали из многочисленных пакетов продукты и с шумом, наперебой предлагали только что придуманные рецепты этих закусок… И тут же начинали их готовить и пробовать. И самой лучшей приправой для всех рецептов были наивный и заразительный смех Мишель и доброе, шуточное передразнивание его: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» И от этого передразнивания ее смеха шума становилось еще больше. Мишель искренне смеялась над ними, а они восхищались ею… «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!»

И никто из них еще не знал, о чем и о ком Мишель напишет статью… Но по прочтении этой статьи, они сейчас были уверены в этом, они будут смеяться вот так же, как и сейчас: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» Они были в этом уверены. Поэтому решили писать статью завтра, а сегодня друзья Олега должны были увидеть Мишель, выпить немного французского вина и послушать что-нибудь из ее репертуара под гитару.

Олег решил очень быстро продать свою старенькую машину соседу, который уже давно просил у него купить ее. Сосед же должен был встречать на улице друзей Олега и раздавать им деньги на дорогое вино, на дорогую закуску и на подарочек для Мишель, который случайно оказался у него в кармане: «На долгую память и от чистого сердца самой красивой женщине».

В этом спектакле все играли с большим удовольствием, даже с восторгом… Многие монологи и мизансцены дописывались на ходу и даже повторялись… И каждый любовался своей игрой, и каждый был благодарен всем за поддержку его в этом спектакле. Вот все долго ждали появления в этой квартире очень красивой женщины. Красивой и умной. Всем хотелось к своим умным, очень умным речам добавить артистизма… Да, пришла пора, и всем захотелось восхититься собой; что в другое время было бы поднято на смех, сегодня оценивалось легкими аплодисментами и одобрительным смехом… А Мишель была в восторге ото всех. Начавшийся спектакль, как и должно было быть, оказался самой реальной жизнью… И сами слова, и интонации были давно подготовлены, выверены и, наконец, произнесены перед почтенной публикой. Легкие поклоны, легкие аплодисменты, радостный и искренний смех, слезы, совсем немного вина и в обязательных паузах общий взгляд на просторы и небо.

Совсем еще не старый, с очень большой бородой профессор истории уже давно не читал лекций и исторических книг, он считал их враньем. Побороть свою привычку носить с собой книгу он не мог, поэтому всегда носил с собой хорошо иллюстрированный, толстый «Календарь огородника». Свою научно-историческую книгу о средневековой Руси, которую писал двадцать лет, он считал ересью и называл ее: «Фальшивые истории, рассказанные глупцом». Познакомившись с каким-нибудь человеком, он сразу предупреждал его, что никакого татаро-монгольского ига не было.

– Дорогая Мишель, красивый человек, вот если б ты знала, как не смиренно я прохожу свой путь от жизнерадостного, самодовольного идиота к тихому, слезливому человеку, сидящему у морковной грядки с бутылкой вина!.. Не было никакого татаро-монгольского ига! И мои подозрения в этом были в самом начале моей научной карьеры… Но как мне хотелось жить! Быть красивым и умным, быть кандидатом, доктором, профессором! Я выходил на улицу – и солнце освещало только меня! И совсем не глупые особи смотрели на меня с восторгом, они аплодировали мне и расступались передо мной. И я шел, шел… Куда? И что мне теперь за это будет? Нет, не жалости я прошу для себя. Пожалеть меня – это еще раз пнуть меня. Понять и простить? Простить-то можно, а вот понять… Только жалость я вижу во взглядах на меня. Вот плачу и пью вино. Я долго выводил новый сорт тыквы. И в прошлом году из последнего семечка вырастил большую тыкву. Огромную тыкву! Все приходили фотографироваться рядом с ней… А потом я ее стал один грузить в машину, чтоб везти в другой город на выставку за медалями и почетом, и нечаянно разбил ее и истоптал на мелкие части, и плакал… Вот так вот и моя жизнь… И опять первым утешать меня приехал Олег и собрал все оставшиеся семена, а их уже вовсю клевали птицы. И я их высушил, и разложил их по пакетикам, и теперь раздаю их.