Иван Ленивцев - Живи, Алёшка! Роман

– Эй, дружище! – окликнул он мужчину, тащившего на правом плече бумажный мешок. – Не подскажете, где у вас тут проходная?

– Чаво? – Тяжело дыша, мужик осторожно положил мешок на траву и принялся растирать плечо.

– Я спрашиваю, где у вас проходная?

– А, проходная… Да вон же она! Часы видишь на здании? Там и проходная. Погоди, не уходи, поможешь мне мешок на плечо закинуть. Да погоди ты, дай хоть передохну.

Лешка, двумя руками взявшийся было за мешок, почувствовал густой рыбный запах.

– Что там у вас, рыба? – просто поинтересовался он.

– Чаво? А-а, рыба, рыба! – ответил мужик и легонько, почти ласково, похлопал рукой по мешку. – Она, родимая, моя месячная зарплата. – И, видя, как широко распахнулись глаза незнакомого парня, пояснил: – Деньжат у завода на зарплату нема, а у нас траулер сахалинский в ремонте, вот он с нами и расплачивается рыбой. Сначала рыбными консервами, а когда они закончились, рыба мороженая в ход пошла. Минтай, теперь вот сельдь. Берем, куда деваться, как с того козла – хоть клок шерсти…

Слушая словоохотливого заводчанина, Лешка внезапно ощутил, как вокруг него что-то поменялось. Он завертел головой: солнце! появилось солнце! Острыми, как рапира лучами, оно принялось рвать серую материю тумана в клочья. Клочья же, похожие на юрких мохнатых зверьков, быстро-быстро побежали в сторону океана.

– …Мы уже спецами стали в рыбацком деле. К примеру, возьмем сельдь. Посмотришь – вроде на одно лицо рыба. Ан нет – породы разные. Самая большая по весу – олюторская, это где-то на Камчатке. Представляешь, почти кило! И это еще не все, есть сахалинская сельдь, охотская, японская, ее еще иваси называют…

Съежившиеся от холодного тумана деревья, получив порцию теплых солнечных лучей, ожили, говорливо зашелестели листочками, появились разноцветные пташки – зачирикали – зацвикали разноголосо, радостно, призывно.

– …В жизни чего только не случается. И всякого, и разного… Помню, в мае зарплату выдали этой же селедкой. Ажно тридцать семь кило получил, больше, чем двухпудовая гиря у старшего сына. Куда столько! Сколько смогли – съели, что – продали, а оставшуюся на дачу увезли, как удобрение под картошку закопали. Между прочим, даже ученые советуют, говорят- первейшее удобрение… если поглубже его закопать. Ну мы и закопали. На следующее утро приезжаем с женой на дачу, и что видим: над нашим участком воронья туча метелью кружится. Счету нет. Мы испугались, за головы схватились: неужто, думаем, воронье решило наш домик в лес перенести и превратить его в одно гнездо, навроде своего общежития? Заскакиваем в калитку, и что, ты думаешь, мы видим? Весь участок – весь! – заново перекопан, и ни одной – ни одной! – селедочки не осталось, все твари крикливые выкопали и унесли… даже спасибочки не сказали…

Природа ожила. И не только природа. Серые пятиэтажки домов, появившиеся из тумана, кажется, и те повеселели, заиграли стеклами, пуская солнечные зайчики в глаза людям.

– …Я одного водилу попросил, другого – мол, будь другом, довези мешок до дома. Какой там! Рвачи! Такую цену загнули – хоть падай. Тыщу рублей им вынь да полож. Тыщу, за триста метров! Опупеть можно. А вот хрен вам, говорю, за тыщу я и сам допру. Отпросился у мастера… Эй, парень, ты чего это, не слушаешь меня?

Лешка не ответил, лишь обвел рукой вокруг, дескать, смотрите, красотища-то какая.

– Ну чего ты там высмотрел? – теперь уже мужик завертел головой. – Гм-м, вроде ничего такого. Или ты никогда не видел, как туман уходит? Эка невидаль! Да он у нас летом, почитай через день да каждый день с утра… А ну-ка, подсоби мешок поднять.

Лешка помог ему взвалить мешок на плечо, и разговорчивый мужик, что-то негромко бурча, исчез с его пути.

Судоремонтный завод удивил Алексея безмолвием, пугающей неживой тишиной. Не слышно гула станков, не видно слепящих брызг сварки, гулливеровского роста краны, оставшись без работы, задумчиво смотрят в воду.

«По всему видать, завод переживает не лучшие времена», – заключил Алексей, обходя огромное стеклянное здание, на котором был выбит судовой гребной винт, а надпись сообщала, что это – механический цех СРЗ ММФ. Приватизация шагает по стране гигантскими шагами.

Теплоход «Профессор Давыдов» стоял в доке, издали похожий на маленького послушного ребенка в домашней ванне. Подойдя поближе, Лешка увидел, что у «послушного ребенка» хулиганисто разбит нос, над которым заботливыми родителями копошатся рабочие в брезентовых роба, в синих касках. Стоя на высоких металлических этажерках, они заводят новенький некрашеный лист металла двумя доковыми кранами. При этом заводчане размашисто бьют кувалдами по листу и так виртуозно, так громко матерятся, что голосистые чайки стыдливо шарахаются в стороны.

Лешка с нескрываемым интересом оглядел свое первое в жизни судно, на котором ему предстояло бороздить моря-океаны. В длину метров сто двадцать, днище до ватерлинии – зелень, до фальшбортов – чернь, рубка белая. Издалека – игрушечный красивый кораблик, вблизи – морской трудяга.

Поднявшись на док, он опять остановился. Судно по рубку забито лесом, как спичечный коробок – спичками. Лес высокосортный, ядреный, бревно к бревнышку, каждое буковками, циферками помечено, пронумеровано, словно у прилежного ученика – тетрадь.

– Эй, тебе чего? Ищешь кого-то? – По трапу, соединяющему судно с доком, к Алексею подошел чернявый парень с повязкой вахтенного.

Алексей объяснил ему, кто он и почему здесь. Вахтенный, густо обдав его похмельным запашком, широко заулыбался.

– А-а, понятненько! Значит, матросом к нам, вместо Никифора! Тебя как кличут? Алексей, Леха, значит. А меня Генкой… – И он, плутовато оглядевшись, остановил взгляд на Лешкиной дорожной сумке. – Слышь, Леха, у тебя там ничего… в смысле опохмелиться? Нет? Жаль… Ну и ладненько, до конца вахты дотерплю, а там что-нибудь сообразим. Да не стой ты тут, как чужой – проходи, теперь это и твой дом. – Генка сделал приглашающий жест. – Проходи, проходи, чувствуй себя как дома. И не забудь зайти к чифу, к старпому, доложи о прибытии, он у нас сейчас временно за капитана. И поторопись, а то он куда-нибудь слиняет, мужик заводной. Наверху его каюта, возле капитанской. Романычем звать… Виталий Романыч.

Старший помощник оказался стройным, породистым мужчиной, можно даже сказать – киношным красавцем с греческим профилем с копной белокурых волос. Этакий современный мачо морского разлива.

Похоже, обрадовавшись прибытию нового матроса, он, довольно потирая руки, принялся рассуждать, не обращая на него внимания:

– Ну вот, кажись, и всё, штат укомплектован полностью, осталась самая малость. Работяги, наконец-то, завели лист, клятвенно пообещали быстренько его заварить. Что там потом? Опрессуют, ОТК проверит, примет… маляры зачистят, покрасят, я проверю, на сколько слоев, приму – не приму, скорее всего— приму, время поджимает. Ну а дальше: прощайте, скалистые сопки, прощай, надоевший завод, земной бардак, бесшабашное пьянство экипажа…