Иван Ленивцев - Живи, Алёшка! Роман

Алексей действительно поморщился: а кому, скажите, приятно начинать морскую карьеру на судоремонтном заводе, на ремонтируемом судне? Извините, наслышаны. Док, грязь, толкотня, безденежье – в ремонте меньше платят. Короче, никакой романтики, надо отбиваться руками и ногами от этого «Профессора Давыдова».

Кадровик, сообразив, что в своих критических рассуждениях зашел слишком далеко, поторопился дать задний ход.

– Что, моряк не весел, что головушку повесил? – шутливо спросил он, затем, снизойдя до фамильярности, принялся успокаивать молодого моряка. – Алексей, да не унывай ты заранее, пробоина в носу у «профессора» небольшая, считай, что крохотная, ее уже, поди, подлатали, так что через недельку ты будешь по Японии разгуливать, на японочек в кимоно заглядываться. Ты как, женщин любишь? – спросил кадровик, легко перекладывая руль с морской тематики на женскую.

Лешка почувствовал, как его лицо враз полыхнуло вымпелом победителя соцтруда, что алел над головой кадровика. Тот простецки хмыкнул.

– Хм… Вогнал я тебя в краску. А ты, вижу, краснеть не разучился, что по нынешним временам чрезвычайно редко. Ну ничего, какие твои годы, всё течет, всё меняется, когда-нибудь и ты станешь покорителем дамских сердец. Помню себя молодого, глупого, бестолкового. Я тоже, по первости, от женщин шарахался, подобно судну от подводной скалы. Теперь они от меня шарахаются. Эх, годы мои, годы!

Невесело вздохнув, инспектор аккуратно подравнял стопочку папок, громоздящихся на столе. Одну из них взял в руки.

– Видишь эти папки? Знаешь, что в них? Думаешь, просто бумажки? Э-э, нет! В этих папках судьбы людские, и все они разные, как волны в море. Возьмем, к примеру, вот эту… Никифоров Владимир Петрович, матрос теплохода «Профессор Давыдов». Ты на его место назначен, если, конечно, согласишься туда поехать. Мужик он с гнильцой, самонадеянный, а разобраться- гроша ломаного не стоит. Открываем папку и смотрим его характеристики с разных судов… О, тут, как говорится, сплошная игра на нервах! Пьяница, хулиган, домашний дебошир! Такой способен испортить кровь не только своим близким, но и всему экипажу. Каюсь, я его художества несколько раз прикрывал. Вот и доприкрывался, старый дурак. Где-то месяц назад в этом самом кабинете он у меня в ногах валялся, просил, умолял в последний раз простить его, мол, у него мать больная, жена беременна, пацан осенью в школу идет. Клятвенно обещал спиртного не употреблять, ни грамма. Ну как человеку не поверить, если он родной мамой, детьми клянется. Поверил я… пень старый! А он там по самые уши в дерьмо вляпался, кого-то ножом пырнул, сейчас под арестом, думаю, надолго. Вот и верь после этого людям. – Кадровик с подозрением посмотрел на Алексея, будто тот, тоже был не прочь пырнуть кого-то там ножом в темном переулке. – Смотрю, сейчас народ не тот, нет, совсем не тот. Раньше в пароходство шли за романтикой, или как говорилось в одной старой песне-за туманом и за запахом морским; сейчас- за легкими деньгами, за машиной, да, желательно, не за одной. Прут кому не лень.

В дверь постучали. Инспектор, не поднимая головы от папок, рявкнул:

– Занят я, занят! – Затем, взяв в руки папку с белой тесемочкой, легонько потряс ею в воздухе. – А вот твоя папочка. Почти пустая. Заглянем в неё, что тут на тебя имеем… – он раскрыл папку. – Ага… Родился, крестился, учился. Не женат. И правильно, зачем в таком возрасте хомут на шею вешать, всегда успеется. Что еще? Закончил мореходную школу… матрос первого класса… характеристика прекрасная… все необходимые комиссии пройдены… виза открыта… здоровье отменное. Всё отлично. Между прочим, это я начальнику твоей школы позвонил – мы с ним когда-то на одном пароходе ходили – и попросил его прислать мне нормального парня, сказал, срочно. Значит, это он тебя прислал? А что, одобряю, думаю, выбор хороший. Смотрю, ты из деревни? Да не красней ты, деревенские ребята понадежнее, поосновательнее городских, хоть и образованием послабее. Уж поверь мне – закоренелому кадровику и бывшему капитану дальнего плавания. Я хоть сам и не деревенский, зато у меня дача в деревне, домик купили по случаю. Хорошо там сейчас: трава по пояс, речка на солнце блестит, пташки поют, комары зудят… чтоб им сдохнуть! Ну, что Алексей, выписывать тебе направление?

Лешка, не задумываясь, промолвил: «Выписывайте». Действительно, глупо отказываться, когда пароходство лихорадит, судов остаётся все меньше и меньше, а безработных моряков все больше; да и кадровик, похоже, плохого не посоветует, мужик он вроде бы неплохой, хотя, по-своему, и хитрющий.

– А вот это по-нашему, по-морскому! – похвалил довольный инспектор. – Алексей, я в тебе нисколечко не сомневался, вижу, ты парень надежный, думаю, и моряком станешь настоящим! Да, вот еще что, сегодня ты уже ничего не успеешь сделать, а завтра, пораньше, зайдешь в бухгалтерию- я им позвоню, – там и получишь всё: и направление, и загранпаспорт, и проездные-дорожные. Только пораньше приходи – сейчас лето, люди в отпуска рвутся… – Он встал и, протянув Алексею руку, сказал просто: – Ну, в добрый час, Леша! С богом…

– Море! Море! – завопил детский голос в соседнем купе. Лешка глянул в окно. Море! Серая бескрайняя гладь уходящая за горизонт, белокрылые чайки над водой, берег с крупной галькой, с завалами морской травы, обглоданные волнами причудливые коряги, издали похожие на руки утопающих, молящих о помощи. Через вагонное окно не слышно ни шума морского прибоя, ни гортанных криков чаек – лишь постукивание колес да дребезжание вагона. С моря быстро надвигалась белая полоса тумана. После того, как Алексей перекусил последним оставшимся бутербродом с сыром, его потянуло на сон.

– Молодой человек, а молодой человек, – боязливо притронулась к Лешкиной руке, свисающей с верхней полки, одна из женщин, – просыпайтесь, уже подъезжаем…

Стряхнув с себя сонную дремоту и слегка приподнявшись на полке, Лешка глянул вниз: собрав вещи, женщины настороженно наблюдали за ним. Как можно мягче улыбнувшись, он кивнул, дескать, большое спасибо – и посмотрел в окно: мимо медленно проплывали дощатые домики с заросшими травой деревянными изгородями, будто на ходу прицепившись за едва идущим поездом, грунтовая дорога так и телепалась за ним. Дальше невозможно было ничего рассмотреть из-за плотного, непроницаемого тумана.

Выйдя из поезда, Лешка окунулся во влажную вату тумана, сразу же окрестив, еще не виданный им портовый город, «туманным». Сначала он долго ехал автобусом, потом шел пешком, используя известную поговорку о языке, который и до Киева доведет, и вскоре уткнулся в высоченный забор судоремонтного завода.