Лидия Зимовская - Улыбка сквозь трамвайное окно

«Ага, не понимает, – думала про себя Анна, – вон Алеша как внимательно слушает, и глазки у него умные». Когда Алеша пошел в ясли и они жили с ним уже отдельно, Анна начала учить его писать: брала его маленькую ручку в свою и выводила на листе бумаги «а», «б», «мама».

Говорить Алеша научился очень рано, наверное, потому что она все время разговаривала с ним, как со взрослым. Алеше было чуть больше двух лет, когда однажды вечером воспитательница сказала Анне:

– Надо переводить Алешу в детсадовскую группу, вырос он из яслей. Я ребятишкам только сказку расскажу, он через пять минут ее детям пересказывает, да почти слово в слово. И ростом он вполне за трехлетнего сойдет.

В детском саду, несмотря на то, что был младше всех, Алеша отличался своей сообразительностью. В шесть лет Анне посоветовали отдать его в школу. Тогда это было не принято, но она уговорила директора школы.

Как мечтала Анна о будущем Алеши! Конечно, он непременно будет учиться в Москве и станет ну если не космонавтом, то обязательно каким-нибудь академиком. Учить уроки его не надо было заставлять. Особенно он любил математику. Анна поддерживала в сыне этот интерес. Специально подсовывала ему задачки из учебников старших классов или найденных в библиотеке пособий. Не было ни одной, которую бы Алеша не решил.

Нет, вовсе непросто давалось Анне воспитание сына. Насколько был он умен, настолько же проказлив и не раз бит по заднице. Все, что творили соседские мальчишки, придумывал Алеша: были разбитые стекла и разобранные заборы, отвязанные собаки и, наоборот, привязанные на цепь куры.

Я уехала из Н., когда Алеша закончил первый класс. Первое время, приезжая погостить, встречалась с Анной, искренне радовалась Алешиным успехам, о которых она рассказывала в первую очередь. Потом несколько лет ничего не слышала об Анне. Однажды узнала страшную весть: Алешу убили. Его одноклассник, когда никого не было дома, достал ружье и стал хвастать перед ребятами, что знает, как оно разбирается. Ружье оказалось заряженным.

Я подумала об Анне: как она сумела пережить смерть сына, ведь он был всем, что она имела, смыслом ее жизни.

После, бывая в Н., я ни разу не встречала Анну. Да и, честно говоря, боялась встречи с ней. Сделать вид, что ничего не произошло? Сочувствовать и говорить, какой славный у нее был Алеша? Как найти те слова, которые не показались бы ей равнодушными и одновременно не растравили бы ее душевную рану?

А встретила я Анну совершенно случайно через несколько лет после того страшного случая. Она вышла из автобуса, я собиралась в него садиться. Анна с удивлением и радостью окликнула меня, я рада была видеть ее не меньше. Автобус уехал, а мы остались на остановке.

– Илюша, стой, – успела схватить Анна за руку сорванца, тут же рванувшего к стоящему в стороне киоску: за стеклом виднелись яркие обертки заморских шоколадок.

– Это мой сын, – сказала Анна. – Ты слышала, Алешу убили? – а в глазах глубокая боль.

Я кивнула. Этот маленький вертлявый пацанчик был, конечно, совсем не таким, как Алеша. Белые, выгоревшие на солнце вихры торчали во все стороны, глазки хитренькие. Ни секунды не мог стоять на месте, все время тащил мать куда-то за руку.

В тот раз встреча была короткой. Но как-то осенью наши пути вновь пересеклись. Мы забыли обо всех делах и, несмотря на холод и дождь, шли и шли по улице. Анна говорила, говорила…

С того дня, когда я похоронила Алешу, прошел месяц. Ведь говорила мне старушка-странница, увидав Алешу, когда он был маленький: «Береги, мать, сына, он у тебя Божий человек». Не уберегла. А что я могла сделать? С малых лет учила его обращаться со спичками, с острыми ножами, плавать, прыгать с бревна на бревно, которые крутятся, как волчки, в весенней реке. Ну откуда мне было знать, что соседский мальчишка станет баловаться с отцовским ружьем и пуля угодит Алеше в сердце?

Как я прожила этот месяц, не помню. Наверное, спала, наверное, что-то ела, наверное, что-то делала. Не помню. Хуже всего было просыпаться утром. Горе, которое отступало во сне, снова наваливалось на меня.

За окном шел дождь, этот бесконечный осенний дождь. Нужно было встать со стула и пойти включить свет. А зачем? Нет, надо встать… Я подняла голову. У дверей стояла старуха. Что ей надо? Может, это нищенка? Нечесаная, одета как плохо: какой-то халат, а ведь на улице холодно. У меня есть старая шаль, надо отдать старухе. А покормить мне ее нечем. Может, хлеб остался? Как она сюда попала? Неужели я вчера вечером не закрыла дверь? Закрыла, вон же крючок накинут. Тогда как она зашла? Боже, да это ведьма! Она прошла сквозь стену. Надо что-то сделать. Закричать? Надо включить свет. Я встала и пошла к дверям – к выключателю. Старуха тоже зашевелилась. И тут я увидела, что это не старуха – это мое отражение в зеркале. Серое лицо, нечесаные космы, неправильно застегнутый мятый халат, босые ноги…

Все, хватит, делай что-нибудь или ты сойдешь с ума! Но как же я смогу жить одна, без Алеши?

Я должна родить сына! Эта мысль стала неотвязной. Меня не пугало, сумею ли я прокормить и вырастить его одна. Алешин отец не захотел взять на себя семейную обузу, и ничего – вырастила же я сына, хорошего, умного парня. Каким помощником он мне стал. Этим летом все дрова перепилил, переколол, зимой мерзнуть не будем… Ах, Алешенька.

С отцом ребенка проблемы не будет. В последнее время стал в нашем доме появляться полумуж, полуотчим. Мы его не неволили: не хочет переселяться насовсем – не надо, а придет – пусть остается.

Прошло еще два месяца. Желанная беременность не наступала. Врач-гинеколог сказала, чтобы мысль о ребенке я оставила: «У вас серьезные проблемы со здоровьем, запущенное воспаление придатков. И потом не каждая здоровая женщина в 42 года может родить ребенка». «Я должна родить сына. Лечите меня». «Тогда нужно ложиться в больницу». «Пишите направление». «Но ведь через неделю Новый год, приходите после праздника». «Не могу так долго ждать». Врач посмотрела на меня, как на сумасшедшую, и выписала направление.

В больницу я пошла сразу же. Обычно в день приема лечение не назначали. Но я ходила за лечащим врачом по пятам, и он в конце рабочего дня прописал мне процедуры. В физкабинете медсестра уже собралась домой, но я уговорила ее сделать мне электрофорез. Вечером поставила укол и легла спать более-менее спокойной.

Весь месяц в больнице я вставала в шесть часов и садилась у физкабинета. В восемь утра первая принимала процедуру. Выпивала все до одной таблетки. Как только в коридоре раздавался голос медсестры: «Женщины, на уколы!», я первой была у дверей процедурной. Более аккуратной больной в отделении не было. Потом еще месяц после больницы я бегала в обеденный перерыв на уколы.