Галина Щекина - Начистоту. Книга писем

И так меня грызла совесть, что в следующем сборнике я выпустила рассказы совсем в другом тоне – «Ария», благодарность и примирение. Теперь думаю, совсем рехнулась, так прогибаться перед жизнью. В конце концов, я не просто летописец. Вот Руслан Киреев говорит, это, мол, физиологический очерк. Но это фон. Основное – это я. Я хочу о себе рассказать, но приходится, как той Дине, прикрываться образом. Не то напинают, а тетрадки пожгут. И я пишу повесть про художника-самодельщика, который не учился, а просто так, на порыве писал. И что из этого вышло. Почему художник? Люблю художников. Психология творчества – такая могучая вещь, ей невозможно не подчиниться. Я и подчиняюсь. Смотрю теперь на эту «Графоманку» и удивляюсь: отчего они про негатив? Она же лучше меня, героиня, то есть это моя мечта – такой быть, только ее заставили не писать, а я не поддалась. Теперь я заканчиваю повесть про художника под названием «Благодарю», и меня ошарашивает: история повторяется! Опять! После «Графоманки» была умильная «Ария», а после пьяночной и наглой «Ностальжи» – опять, значит, тихое «Благодарю». Что же это такое? Вроде бы никто меня не заставлял каяться… А вот так вот! Знай свое место, писака. Может быть, у кого-то тоже такие казусы. А может, еще похлеще. Наверно, мудрость в том, что само небо заставляет меня соблюдать равновесие. Не Фокина, допустим, а нечто выше. Хотя Фокина это почувствовала раньше… А если совсем без масок? Что получится? Была не была…

18/07/2001 Вологда

Вся моя семья весной смотрела передачу про закрытие НТВ. А перед этим вся семья смотрела митинг в знак солидарности с НТВ. У меня было двойственное чувство: вроде бы всё правильно, наши победят, должны бы победить… Но не победят. Уже не победили. Они в панике, они слишком близко подошли к этой пропасти. В которую я падала тоже и упала еще раз. Только в мою честь никто митингов не собирает. Потому что масштабы трагедии не те. А ситуация та же самая. Несмотря на то, что трагедия произошла в самом тихом месте на свете – библиотеке. Второй раз вылететь с одной и той же работы – то же самое, что второй раз развестись с одним и тем же человеком. Кажется, всё уже знаешь, всё предвидишь. А когда тебя бьют, не ожидаешь. Когда я уходила в первый раз, никто не шелохнулся. На общей планерке сидели заведующие 20 филиалами библиотечной системы. Он знали меня, как энтузиаста по массовой работе, и перед этим спокойно выслушали мой восторженный доклад о творчестве писателя, и как его книги можно преподнести для читателей. А затем – сообщение о том, что якобы я, получив доступ к компьютеру, печатала на нем книги поэтов и использовала его как средство наживы. Какая от поэтов нажива – это еще вопрос. Но никто не стал спорить с официальным заявлением, что я воровка. И я, конечно, ушла. Зачем мне было оставаться с людьми, которые считают меня такой? Стило ли ради них всё это терпеть? Но гостиная в библиотеке мне буквально снилась. Произвол начальника разлучил меня с любимой работой, с людьми, которые любили ходить в гостиную. Я создала там пространство, в котором пересекались жанры, знакомились люди, совершенно необходимые друг другу. Поэты и композиторы. Писатели и читатели. Художники и покупатели. Барды пели. Дети получали новые представления. Усталые отдыхали. В общем… Пришлось пройти множество мест, откуда я вылетела еще быстрее. И вернуться обратно. Где-то не платили, где-то платили, но не делали запись в трудовой книжке. И главное – нигде, нигде не было праздника общения. И нигде я больше не могла соединить литературу и жизнь, понимаете? А там она соединялась сама собой. И я решила вернуться. Я была согласна не спорить, сносить унижения, лишь вернуть то чувство нужности, которое было потеряно невозвратно. И тогда меня выгнали во второй раз. Я сопротивлялась. Люди, которые любили меня, должны были наконец понять, что надо отстаивать право на нормальную работу и интересную жизнь. Неужели им легко было смотреть, как меня топтали? Но смотрели. Если в первый раз прошла такая туфта, то во второй раз средство было посильнее. Они взяли и закрыли гостиную. И сколько бы ни писали возмущенные читатели, что не согласны, – всё бесполезно. Закрыли, и всё. Понимаю, что это для видимости. Надо было меня убрать – убрали, и написали сверху: «Производственная необходимость». Но это ложь. Необходимость для администрации. Читатели ведь сказали иное. А почему так произошло? Почему личные амбиции начальницы поставлены выше, чем интересы читателя? Потому что она не терпит рядом с собой никого, кто с ней не согласен. Она требует единомыслия. А если его нет, сетует на отсутствие коллектива. А зачем Кабанихе коллектив? Для прикрытия произвола. Однако коллектив народился понемногу. Если в прошлый раз ВСЕ МОЛЧАЛИ, то в этот второй раз НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК выступили в мою защиту. И не то чтобы я так любила грубую лесть. Просто было видно, что они уже не так боятся.

А чтобы и дальше сидеть, смаргивать оскорбления? Так нет – клуб, видите ли, Маша Арбатова засорила, иными словами, головы людям засорила, толкнула на вольнодумство. Люди дрогнули и вспомнили о достоинстве. И совершенно зря. Потому что месть свершилась. Меня вместо гостиной посадили за шкаф покрываться пылью. Люди остались сиротами. Я лишилась работы, которую лучше меня никто не сделает. Пришлось опять искать… Ну, хорошо, меня «ушли». Доказали, что я ничто. Я унесла ноги, а сама знаю, что будет с теми, кто станет следующей жертвой. С НТВ то же самое. И вроде всё ясно, и крыть нечем, лучше не смотреть друг другу в глаза…

Вчера вышла в областной газете «Красный Север» очередная статья вологодского писателя Василия Белова, где он поливает грязью всех подряд, и, в частности, хорошего человека, директора картинной галереи Владимира Воропанова (авторитет не просто областного, а международного масштаба). Люди хватаются за голову, Воропанов вяло отвечает на вопросы REN-ТВ. В кафе вчера седой профессор, соросовский учитель, сидел с этой статьей сам не свой (он тоже в числе «заклейменных»). Всем стыдно, все понимают, что клиника налицо, все опускают глаза. Чтобы не смотреть друг на друга…

«Цель русского писателя – работать на благо России», – говорит председатель Вологодской писательской организации Роберт Балакшин, именно так называя себя и своих коллег, а не отделением Союза писателей России. Потому что это особые, отдельные писатели, не желающие быть частью общего. Сорок лет организации отмечено обширным интервью Р. Балакшина в «Русском Севере», где он снят молоденький, в косоворотке. Человек искренне верит, что он работает на благо России. Потому что вологодская писательская школа – оплот почвенничества и патриотизма. А то, что на пороге сорокалетия ни одного молодого соратника рядом, это ничего. На торжестве в честь сорокалетия вологодской организации в областной филармонии ожило кладбище: хор голосов пел о том, что РАЙисполкомы при старой хорошей жизни – это от слова «рай», АДминистрации нынешние – от слова «ад»… Вот проблемы у людей, любящих слова… А я – не организация, просто Галя Щекина, и я обиваю пороги, чтобы выпросить помещение для литературного объединения, которому тридцать лет, немного поменьше, чем титулованным писателям. Где только мы не заседали! В заводской редакции, в библиотеке завода, даже на проходной, потом снова библиотеки, кафе, культурные центры – и снова на улице. Потому что безарендно просим, а везде и у всех самоокупаемость. Двадцать человек, иногда больше, иногда меньше, но вечная тяга найти золотой абзац. Интерес друг к другу, к литературе. Много наших поступило в Литинститут, многие опубликовались в книжках и разных изданиях. Неважно. Сидите в подполье! Литобъединение и у Балакшина есть. Его ведет знаменитая Ольга Фокина – пожалуйте, господа, в уютный особнячок Департамента культуры, заседайте на здоровье. Но по нашим законам и правилам. «Потому что другое, если оно нам не нравится, не существует вообще». И вот я снова звоню и хожу, везде лишняя, ибо понимаю: если я их брошу, то кому они будут нужны, не известные миру поэты? Последняя наша акция – презентация книжки «Мед» 19-летнего Антона Чёрного (не псевдоним), потом три месяца бездействия. Сейчас последний хит – книга Веры Белавиной о Сопине «Нет, жизнь моя не горький дым». Она первая описала то, что никто не смог… И я не смогла! Лет семь назад написала черновик о нем, литературная запись авторской речи. И не могу издать. Говорят, это жестоко, это убьет его (ему 70). Почему? Потому что с нею Сопин проявил терпение, позволил делать что хочет, вникал в процесс. А то, что я написала, было отвергнуто раз и навсегда. Я должна ждать его смерти? В книге Белавиной Сопин велик и мудр, как Ленин. В моем переложении он и велик, и ничтожен, как все люди. Нет, конечно, я верю, что Вера искренна, но ей позволено, мне нет. (Не смог и никто из группы Балакшина). Будем ли обсуждать это и где? Мы – вне закона. Только за последнюю неделю отказали в трех местах!