Влад Савинн - Амбидекстр. Повесть

– Ну что теперь будем делать, Скорин? – тревожно спросила Алла Ивановна. – Очередная драка…

Я молчал.

– Ты же неплохой мальчишка! Пойми, я больше не смогу закрывать глаза на подобные вещи, Савва! В тебе как будто живут два абсолютно разных человека, – встав со стула, она медленно пошла в противоположный конец класса, нервно сжимая в руках длинную указку.

Я все так же смотрел в пол. Да, меня мучила совесть. Но мучила не оттого, что я слышал сейчас, а оттого, что я наконец-то посмотрел на себя со стороны. Перед классом стоял самый бестолковый его ученик… ученик, которого совсем недавно исключили из секции плавания за непосещаемость… который по итогам четверти стал самым отстающим в классе… ученик, с которым уже давным-давно не общались одноклассники, посмеиваясь над его дурацким внешним видом и каждый раз передразнивая его сэ..сэ..сэ..удорожную речь. И вот теперь еще эта драка, вопрос об отчислении из школы…

– Алла Ивановна, я и сам хочу… ис… пы… пы… пы… пыы… равиться… – произнес я, по-прежнему уставясь в пол, чтобы спрятать свои мокрые глаза.

Очень хотелось сказать классной «простите меня», но я понимал, что не выдавлю из себя эту чертову фразу. Тем более, что вокруг хихикали одноклассники, для которых моя речь была веселым спектаклем.

Вдруг неожиданно раздался громкий хлопок, и куски деревянной указки, которую Алла Ивановна держала в руках, мгновенно разлетелись в разные стороны. Кому-то явно здорово досталось обломком по голове. Наступила тишина.

– Если еще хотя бы раз… я услышу чей-то подлый смех, я разобью еще несколько таких указок, но только уже не о парту! Меня все услышали? – голос Аллы Ивановны звенел от гнева. – Что вы знаете о жизни вашего одноклассника?! Хотя бы раз! Кто-нибудь из вас поинтересовался, почему Скорин скатился на самое дно? Почему он не учится? Почему приходит с грязной головой в школу и черными, как у шахтера, ногтями? Почему ваш товарищ заикается? Почему он постоянно дерется, в конце концов?!

Класс молча слушал учителя. Она была единственным человеком, с которым я в минуты отчаяния делился тем, что происходило в моей семье. Она была в курсе моих многочисленных попыток спасти мать от суицида, и смертельных угроз пьяного отца. Думал ли я когда-нибудь о том, чтобы самому уйти из этой никчемной жизни? Да. Пару раз… В самые тяжелые минуты накатившего отчаяния я отчетливо представлял себе, как сделаю это. Только об этом никто никогда так и не узнал. Даже Алла Ивановна… Зато она знала, когда мы с братом голодали, и заставляла меня тащить домой сетки с картофелем и яблоками, выращенными на ее ухоженном дачном участке. Алла Ивановна знала обо мне больше, чем мои собственные родители…

– Молчите?! – вопрос словно повис в сгустившейся тишине.

– Скорин дерется, потому что он единственный из вас, у кого есть достоинство! И именно оно никогда не позволит ему терпеть унижения даже от тех, кто сильнее его…

И в этот раз классная поручилась за меня, уговорив директора дать мне самый последний шанс, который я уже не имел права проср… ть, как бы выразился мой отец. Тогда же я принял окончательное решение стать военным летчиком, дав себе обещание, что никогда больше – ни в драке, ни в бою – я не попрошу о пощаде и не разрешу себе сдаться, даже если придется пойти на свой первый и последний в жизни таран.

До поступления в военное училище оставалось ровно два года, и я стал просить Аллу Ивановну помочь мне перейти в старшие классы, чтобы наконец взяться за учебу и приблизиться к той цели, которая тогда казалось мне главной.

За оставшиеся два года учебы мне пришлось заново пройти весь школьный курс математики, химии и физики. Мать разрешила мне исписать стены моей комнаты математическими и физическими формулами и определениями. Я ежедневно засыпал и просыпался, глядя на эти значки и закорючки и пытаясь запомнить их навсегда. В нашем туалете теперь стопкой стояли школьные учебники. Гуманитарные предметы давались мне легко, и с ними проблем не было. Параллельно я стал самостоятельно бороться с заиканием. Начал читать специализированную литературу и выполнять необходимые упражнения для постановки речи, закрываясь в своей комнате. Через несколько месяцев я добился и в этом значительного прогресса. Кроме того, я вернулся в секцию плавания, дав себе слово, что когда-нибудь обязательно доплыву до Африки. Почти все в секции посмеивались над моей сумасбродной убежденностью, наблюдая, как тяжело мне на тренировках из-за все еще державшего меня в своих крепких тисках страха «глубокой воды». Только одноклассники больше не смеялись надо мной. Я шел к тому, чтобы окончить школу без единой плохой оценки в аттестате. Теперь на меня даже засматривались девчонки, но я не отвечал им взаимностью. Хотя, если быть совсем откровенным, делать это мне не позволяла моя застенчивость. Почему-то я страшно боялся любого контакта с противоположным полом…

Однажды после уроков я, будучи дежурным, ползал под столами, пытаясь хоть как-то протереть истоптанный за день пол. В этот момент в кабинет вошла моя одноклассница Лена. Я понял, что это именно она, увидев из-под стола ее красивую лаковую обувь. Она какое-то время молча наблюдала за моей работой, после чего задала вопрос, на который я не знал ответа.

– Скорин! Хочешь, я трахнусь с тобой?

От неожиданности я резко поднялся, сильно ударившись головой о край стола. Какое-то время мы просто молча смотрели друг на друга, не понимая, что же нам делать дальше. Видимо, моя реакция спутала все ее первоначальные замыслы: я зачем-то приложил мокрую половую тряпку, которую крепко держал левой рукой, к голове, вместо компресса. Судя по всему, вид у меня был более чем дурацкий… Я прекрасно понимал значение слова «трахнуться», но не смог подобрать ни единого слова, способного хоть как-то разрядить возникшее напряжение. Еще через мгновение Лена пришла в себя и с серьезным выражением лица произнесла:

– Да, ладно, Скорин, пошутила я! И опусти уже эту тряпку…

И ушла… А я еще долго стоял и думал, насколько же я не готов к любым отношениям с девчонками. Как оказалось, это было намного страшнее любой драки.

На выпускной бал я не остался. В ту ночь, абсолютно вдохновленным, я ехал в поезде Москва-Балашов, чтобы прямо с утра успеть лично подать документы в приемную комиссию Балашовского высшего военного авиационного училища летчиков, выпускающего офицеров для военно-транспортной авиации. Но сбыться моей мечте тогда было не суждено…

В летное училище я не поступил. Так переволновался в кабинете психиатра, что просто не смог сказать ни слова. Не ответил ни на один его вопрос. Смешно сейчас… С одной стороны я, можно сказать, коснулся чего-то важного, очень значимого для себя. А с другой – все значимое оказалось таким хрупким и одновременно иллюзорным, что в какой-то момент я просто начал терять веру в свою способность, что-либо изменить в своей собственной, кем-то придуманной жизни.