Игорь Мосин - В поисках счастья

– Я умирать не собираюсь.

– Надеюсь! Но жизнь, Коля, это не отсутствие смерти, это то, чем ты наполняешь себя, своё время, свою душу. И если в ней одна работа и нет радости…

– А если работа в радость?

– Значит твоя жизнь – это работа… а я?

– Наташа, я работаю для тебя!

– Странно… говоришь – всё для меня, но стоит мне чего-нибудь попросить, ответ один – «потом». Ты всю жизнь делаешь только то, что хочешь сам. И если работа у тебя на первом месте, значит тебе с работой лучше, чем со мной, – как ни старалась, не удалось незаметно промокнуть выступившие слёзы давно сдерживаемой обиды, – может, у тебя работой кто-то другой зовётся?

– Ты чего?

– Нет, ты скажи, скажи! Я пойму. Скандалов не будет, соберу вещи и уйду, не стану вам мешать! – Это было неожиданно и нелепо. – Чего ты смеёшься?!

После того случая с дядей Ваней он часто выходил из неловких ситуаций через смех. Но сейчас было действительно смешно.

– Как ты могла такое подумать? Я тебя люблю.

Улыбнувшись, Наташка посмотрела сквозь слёзы:

– Не хочешь никуда ехать, не надо. Но отгулы возьми, трудоголик. Кстати, отца я не стала волновать, сказала, ты в командировке.

– Куда хоть отправила?

– В город-побратим Харбин.

Она ещё долго о чём-то говорила, передавала приветы от своих подруг, которые не оставили её в трудную минуту, спрашивала, что принести завтра: котлеты или пельмени, хотя нет, пельмени Пашка запретил – тяжёлая пища. Тогда она лучше принесёт свежевыжатый сок и больше фруктов, или, хочешь, салат из авокадо? Николай слушал в пол-уха, погружаясь в рождаемые глубинными воспоминаниями мысли.

Странная штука – память. Иногда помнишь всякую мелочь, а главное теряется, иногда наоборот – мелочи проходят, как песок сквозь сито. А после, когда они отчего-то начинают всплывать, понимаешь: это были и не мелочи вовсе. Я ведь именно после того случая с Чичаем думать стал. Не бездумно выполнять указания родителей и учителей, а рассуждать: отчего люди так поступают, а не иначе. Что двигает поступками? Почему говорят неправду? Выходит, Чичай нам добрую службу сослужил: Нагиба врачом стал, я задумался… так, задумался – до сих пор из этого состояния не выйду. Смешно.

– Коля, ты совсем меня не слушаешь. Устал? Заболталась я. Отдыхай. Завтра приду раньше, мы в пять выставку открываем.

На выходе обернулась.

– Вспомнила! Валерий Иванович просил вернуть какой-то документ. Сказал – ты знаешь.

– Я и забыл! Возьми в кармане пиджака.

– Нет уж! Я по твоим карманам лазать зареклась. Сам достань.

История тогда вышла скверная, но смешная. Смешно, правда, стало после, когда всё выяснилось. Игорёк Королёв – балагур, весельчак, дамский угодник (Бабник! Неразборчивый в своих связях бабник! Смотреть противно. Чтоб ноги его в нашем доме не было!), растерявшись от внезапно зашедшей за ним на работу жены, не нашёл ничего лучше, как сунуть записку от любовницы в карман Колиного пальто. В записке недвусмысленно говорилось о предстоящем свидании, «…жду там же, где прошлый раз! Целую, мой гномик!» (Королёв был невысокого роста). В качестве печати на записке красовался след окрашенных в тёмно-бордовую помаду пухлых губ. Вечером ничего не подозревающий Камаргин попросил жену достать из кармана пальто футляр с очками… Вначале – недоумённое молчание, затем – оплеуха, разорванная в клочки записка и тихое всхлипывание за закрытой дверью в ванной. Разбирались долго, пришлось приглашать «на очную ставку» Игорька. Тот божился: вышло совершенно случайно! Ну, простите, Наталья Фёдоровна, в мыслях не было вас обидеть! Хотите, Стеллу позовём! Почему сразу – проститутка? Она порядочная женщина, одинокая. Ну и что, что замужем? Замужние тоже бывают одинокие. Господи, да ни на что я не намекаю! Жену мою позвать? Нет! Жену не надо. Она-то чем виновата? Полностью с вами согласен: мерзавец, негодяй… нет, бабник – это слишком. Николай Сергеевич совершенно ни при чём. Да не просил я его передать эту записку. И Стелла не просила! Клянусь… конечно, вы правы, моим клятвам веры нет…

Наташка смягчилась на третий день, для «профилактики» не допуская к себе Камаргина больше недели. Коле было страшно даже представить последствия, имей эта записка хоть какое-то отношение к нему.

Улыбаясь от ставшего забавным случая (как прав его любимый Пушкин: что пройдёт – то будет мило), вытащил из кармана помятый конверт.

– Этот?

– Этот, этот. Не переживай, без помады! Скажи, я извиняюсь, – вглядевшись, нахмурился. – Нет, подожди, не то.

Все карманы вывернул по нескольку раз – другого не было!

– Где он может быть?

– Не волнуйся. Сосредоточься – и вспомнишь, конечно, если это не записка от Стеллы, или как там её.

– Наташа, не начинай… точно! В машине, в бардачке. Я его туда с вечера положил. Позвони Василию, пусть отнесёт.

Поцеловав жену у выхода, остановился перед окном, непроизвольно помахав вслед зажатым в руке конвертом. После, недоумённо пожав плечами, вскрыл, достав сложенный пополам тетрадный лист. Четыре слова, написанные печатными буквами, привели в замешательство:

ВЕРНИ НЕ ПРИНАДЛЕЖАЩЕЕ ТЕБЕ!

(Декабрь 1919 год)

Морозную тишину ночи изредка нарушали паровозные вздохи, да глухо доносимые сюда, на тупиковый путь станции с подходящим названием «Тайга», переклички часовых, выставленных у занятого чехами бронепоезда.

– Странный язык, господин полковник, не находите? Всё «пши», да «чши», словно змея шипит, – штабс-капитан старался согреться, постукивая подошвами сапог друг о друга.

– Помяните мое слово, Павел Витальевич, эти «змеи» нам ещё ту службу сослужат. Вам бы, голубчик, валенки надо раздобыть, путь не близкий.

– Надо, Константин Михайлович, – дыша в поднятый воротник потёртой шинели, офицер хоть как-то пытался согреть лицо, – да где их взять?

– Да, теперь много чего – где взять?

Жёлтый свет фонаря отбрасывал на утрамбованный сапогами снег ломаные тени: нижние чины перетаскивали артиллерийские ящики из мёрзлой «теплушки» в несколько саней. Полковник отвёл штабс-капитана в сторону.

– Павел Витальевич, я знаю вас давно: вместе прошли две войны и эту смуту, именно вам я обязан жизнью…

– Прошу вас, оставьте, Константин Михайлович.

– Послушайте, это важно. Вы человек, которому я полностью доверяю, на которого могу положиться. Как говорят наши заклятые друзья англичане – неразумно хранить все яйца в одной корзине.

– Мы и разгружаем «часть корзины».

– Полагаю, и эту часть надобно разделить. Вы же эти места хорошо помните?

– Как не помнить – здесь служить начинал под вашим началом.

– Вот-вот, – увлёк собеседника в дальний угол железнодорожного тупика, где достал из планшета карту, – помните эту развилку?