Александр Иванов-Петров - Рассказы Иванова-Петрова

Обычно в самый ответственный момент партии, когда мысль была особенно напряжена, а всё внимание приковано к ферзю, около нас оказывался разъяренный главный. Как он умудрялся неслышно открыть скрипучую дверь в подсобку, пробраться между ящиками и найти нас, не обратив на себя внимание – вечная загадка, но он проделывал это не раз. С диким ревом он вытаскивал Фигаро из-за доски и гнал его на сцену, где уже пять минут куковала влюбленная Сюзанна.

Фигаро был худ и подпоясан желтым кушаком, который он собственноручно крепил каждый раз. Ему не грозило ничего. А вот Альмавива был у нас товарищ корпулентный, мужчина зрелый, опытный и чрезвычайно представительный. Граф, в общем. Кушаков он, кажется, не терпел, покушать любил и обходился выданным реквизитом плюс костюмерскими усилиями.

Началась известная сцена – Керубино прячется за креслом в спальне графини, граф в ярости его ищет, дамский переполох и проч. В середине сцены граф поет свою арию – а шелковые штаны из безразмерного реквизита, небрежно надетые в гримерной, коварно падают на пол. Граф остается в шикарном (издали) камзоле и семейных синих трусах.

Артистки (Розина и Сюзанна) и Керубино (наш педераст) пытались как-то исправить дело, то ли прикрыв графа юбками, то ли оттеснив за кресло, но он был выше этого. Опытный артист не испытал ни грана смущения. Он допел арию, провел мизансцены – объяснялся с Сюзанной, грозил Керубино, беседовал с графиней – всё в трусах. Величественно выходил на середину сцены, делал соответствующие графские жесты. Обещал страшные кары проказнику Керубино, если найдет его.

Потом он достойно вышел (в графском гневе), за кулисами отмахнулся от перебиваемых хохотом соболезнований и проследовал за новыми штанами. Едва он вышел со сцены, все следы эмоций пропали с его лица. Я уверен, что ему было абсолютно все равно, ходить в шелковых графских штанах, в обычных брюках, в трусах или без оных. Видимо, такой тон самоощущения достигается многолетней актерской практикой. Кто знает? Может, они у него в каждом сезоне падают?

Я называю это привычкой.

2004

Падение штанов классично, стильно, одобряется жанром. Но в театре происходят гораздо более многопоследственные истории с одеждой, по сравнению с ними падающие штаны – это обыденный пустяк, на который настоящий мастер просто не обращает внимания. Пфуй, подбирать такой сюжет… Штаны! Упали и пусть лежат. Ну зритель посмеется – так он сюда и пришел, чтобы переживать радость и горе. Делов-то. Зато сам артист не испытывает от этаких падений никаких серьезных неудобств. Ну разве что моральные… Если еще остались артисты с целыми соответствующими частями. Бывают вещи тяжелее, теряют больше иногда…

Дело в том, что артист, по странному капризу современной театральной моды, не может выступать в своем собственном костюме, в котором по улице ходит. Его для создания правдоподобия переодевают в костюм, загадочным образом соотносящийся с одеждой тех времен, к каковым относится действие спектакля. Правдоподобие не достигается, но зритель будет обижен, если не видит даже следов усилий по его созданию.

Короче, у нас шел «Фигаро». Репетировали все, ясное дело, как были – чего уж тут. Но на первое выступление в этом году, по осени, надо было снаряжаться по полной выкладке. Мы, рабочие сцены, едва успели раскрыть оркестровую яму, забить на полагающиеся гвозди, расставить реквизит – как вдруг нас позвали в костюмерную.

Аврал. За лето у нас что-то произошло с Сюзанной. Я не отследил деталей – то ли прежняя Сюзон забеременела, то ли ушла в другой театр и эта была уже новой, то ли наша старая Сюзанна переотдыхала на юге и набрала пятнадцать килограмм – но только в платье Сюзанны она решительно не лезла. Ни, так сказать, передом, ни задом. Платье болталось в руках выбившейся из сил костюмерши, и терялось перед фигурой Сюзон, подобно дамской бальной перчатке перед могучей рукой каменщика.

Несчастный завпост, весь в мыле, жадно курил. Он был призван на помощь первым и минут десять пытался вмять Сюзанну в платье, но безуспешно. Платье слегка порвалось, Сюзанна была помята. Тут и вызвали спасательную авральную команду – нас, троих рабочих сцены. Мы должны были помочь. Мы были последней надеждой спектакля.

Мое проклятое прошлое отзывалось внутри нехорошими мыслями. Я по происхождению своему из биологов буду занимался поведением, дрессировал, так сказать, зверей. Точнее, изучал условные рефлексы у пчел. Из этих занятий с пчелами я твердо усвоил, что насильно ничего добиться нельзя. Можно только налить сладкого сиропчику и приманить непослушную особь. Создать, так сказать. Адекватный биологии привлекательный раздражитель, и дело пойдёт само.

Созерцая Сюзанну, я поглядывал на платье и размышлял, чем Сюзанну можно в это платье заманить. Однако руководство операцией было в руках костюмерши. Оказывается, от нас не требовалось нетривиальных решений и работы головой. Все было просто. Платье накинули на Сюзанну спереди, выпростали потерявшиеся на необъятной спине веревки, и нам предложено было стянуть платье.

После первых двух попыток нам было доходчиво объяснено, что деликатность тут неуместна, что мы так до вечера провозимся, а первый звонок уже был. Так что надо работать всерьез. Один слабонервный студент удрал, сказавшись занятым на сцене, а мы с напарником уперлись коленями в сюзаннин зад и что было сил потянули веревки.

Моряком я никогда не был, тем более на парусном флоте, но думаю, что некоторый опыт приобрел. Сюзанна билась под ногами, как палуба в шторм, и стонала. Веревки резали руки, платье трещало – оно, кстати, было по недосмотру сделано не из парусины. Но кончилось все хорошо. В несколько дружных рывков мы стянули Сюзанну до платяных размеров, завязали веревки морскими узлами, дернули все это дело для страховки несколько раз и убедились, что не упадет.

Костюмерша осталась ругать Сюзанну и приводить ее в чувство, а мы пошли перекурить и вытереть честный трудовой пот. Потом настало время идти за кулисы, следить за светом, занавесом, сменой реквизита и, между делом, за ходом спектакля.

Сюзанна была удивительна. Перетянутая, как батон ливерной, он была багрового цвета и пела как-то странно, определенно с чувством, но каким-то не таким. Не влюбленным, что ли? Впрочем, я не театрал. Судя по аплодисментам, публике нравилось. Передвигалась милая Сюзон несколько скованно, что вполне могло быть расшифровано как девичья робость. Что ж, оригинальное решение образа Сюзанны, я так это называю.

Настоящим шоком для меня стал выход пастушек, которые, если помните, идут поздравить Фигаро и Сюзанну. Стайка милых девчушек должна легко выбежать на лужайку перед графским замком, с венками и цветами, напевать и увенчать… Видите ли, старик Аристотель писал, что по настоящему человек может понять только то, что он сделал своими руками. Глубокая мысль, и оправдывается опытом. Сюзанну я делал сам, и меня ее вид не удивил. А кордебалет пастушек у себя в раздевалке обходился своими силами…