Павел Крисевич - Из глубины век

– Но какой в этом толк, – прошептали мокрые губы, и их поспешил прикрыть чей-то острый лакированный носок.

***

«Кто блять вообще в туфлях танцует?»

Перед глазами только бессчётно-серые виды однотипных окраин. Свет окон поздних хрущёвок выстраивается воображением в послания, адресованные сгинувшим советским космонавтам; эти же обращения отражаются и в тёмных очках.

На подоконнике деревянного балкона лежал кассетный плеер, проигрывая переиздание хитов Буерака. Меж пальцев жезлом ГАИ сигарета останавливала на полпути к деревянному полу залетевшие снежинки.

«Курить вредно. Умрёте».

Изо рта вылетел тёплый пар, разгоняя морок сигареты в пальцах, вместе с ней развеиваясь в морозном вечернем воздухе. Вдали за заброшенным НИИ розовел закат, предвещая новые морозы всем тем, кто за окнами отдыхал после работы и налаживал семейный быт.

По занесённым тропинкам последними часовыми гуляли с собаками, шарахаясь и шурша по кустам следом за своими питомцами.

«Не могу смотреть на всё без музыки, музыка мой товарищ и спутник в этой жизни. Ни самая лучшая, ни всеми любимая, вообще довольно странная. А плейлист моей жизни никак сам с собой не сочетается. Я слышу псевдофилософию в словах, правду пейзажа панельных окраин, мысли о смерти, даже просьбы о ней. А что ещё слушать, когда ты родился в постсоветском брутализме начала нового тысячелетия?»

Я подношу руку к губам, так как в ней якобы всё ещё тлеет сигарета. В голове на внешнем представлении уже пририсована сигарета. Выглядит круто, говорит самомнение.

«Я не курю, я представляю, что курю. Как увидел Довлатова и Хемингуэя с сигаретами, сразу что-то переклинило. В литературе вообще многие курили, но об этом мы узнаём или из собственного любопытства, или из сухих строк в биографиях. Любил курить, умер, застрелившись в депрессии из собственного ружья. Поэтому лучше вовсе не курить, а делать вид, что куришь».

Рука опустилась, сбрасывая пепел воображения за балкон.

«Сигарета воображения забивает рот, ничего не ляпнешь другу или подруге, нахуй никого просто так не пошлёшь. А если и скажешь что-то, так сразу зауважают, сколько усилия надо, чтобы внятно изъясняться с сигаретой во рту, или хотя бы опыта. Главное – не заиграться, витать в облаках с сигаретой опасно, можно и пододеяльник поджечь».

– Паш, закурить есть? – на балкон вышел полуголый сосед.

– Не курю, Саш. – глаза под очками продолжали смотреть, как закат уходит за НИИ.

– А хотя бы прикурить?

– Прикурить есть…

Ощупав карманы пальто, нахожу в нём зажигалку. На красном её округлом боку выведено белой краской «Пусть мир пылает огнём революций». Щёлкаю крышкой, обнажается металлическая дужка в форме маленькой человеческой ладони, прямо в центре этой ладони со щелчком должен появиться огонь.

Саша уже приготовил мятую сигарету, найденную в мешковатых домашних штанах, надетых на голое тело. Его обмякшие в студенческом сне руки трясутся от пробегающего волнами холодка. Подмёрзший палец щёлкнул кремнём. К небу дёрнулось голубое пламя, прикуривая Сашину сигарету.

– Спасибо…

– Да не за что, не кури, умрёшь. – Я убрал зажигалку в пальто.

– Все мы умрём.

«Можно не курить самому, но медленно убивать людей вокруг тебя по их же просьбе. Это утоляет внутреннего человека разумного, которому инстинктивно требуется смерть. Будь то животные или люди. Он тогда чувствует себя живым, когда ощущает микроны покидающих тела душ».

Саша затянулся сигаретой как в последний раз, зевком пытаясь перебороть последовавший кашель. Он был похож в таком состоянии на зависшего бегемота, расправившего свою пасть для того, чтобы в неё сели птички.

«Но общество курит, хочешь быть в теме местных событий, курилку ты не можешь обойти стороной. Слабые сами начинают курить, чтобы повысить самооценку, оправдываясь тем, что они точно такие же, как и остальные. Остальные – я не говорю, что сильные или смышлёные, нет, просто другие – могут просто постоять в курилке с друзьями и пообсуждать ситуацию в стране».

– Ты в универ завтра идёшь? – наконец-то спросил Саша.

– Нет. В пизду, я отчисляюсь.

– Ты же сессию на отлично закрыл, нахуя тебе?

– Куда глаза глядят, разве маршрут иначе построишь?

– Жалеть ведь потом будешь.

«Жалеть можно только об одном: что страна ещё не покрыта баррикадами».

– Не буду.

– Будешь, будешь. Ты хотя бы перевёлся куда-нибудь?

– Нет, я и не собирался.

«Человек должен заниматься тем, к чему он в своём зачатии был предрасположен. В этом заключается справедливость жизни. Ты можешь быть богатым и обеспеченным, но день за днём рыдать, что всё тебе надоело, всё тебе не нравится. Нахуй нужна такая жизнь. Привыкли говорить „живём один раз“, совершая глупости, но перестали говорить, обдумывая свои собственные интересы в этой жизни».

– В армию, что ль, захотел? – Саша из зевающего бегемотика превратился в хитрого котика, сощурившего в улыбке глаза.

– Захотел и отслужу.

«Ломай систему, еби гусей. Хотя гусей можно и пожалеть. Государство выстроило людям цепочки, которыми им руки и обмотало. Живи, учись, работай, умирай. Сходив в армию в удобный момент, можно с первого звена цепи перепрыгнуть сразу на четвёртое. Ведь солдатами не рождаются, солдатами умирают. Не то чтобы я стремился к смерти, я просто устал от того, что люди решают за меня, как я должен идти по своей жизни. А я захочу и прыгну без остатка в горнило революции, лишь бы частичкой нового человека стать. Позволить ему сделать первый шаг по угоревшей в огне атомных взрывов Земле».

– Твои односложные ответы ведут себя очень сложно. – Саша сбросил докуренную сигарету в украденную в кафе сколотую пепельницу.

Обойдя переломанный агонизирующий чёрный офисный стул, что лежал на балконе несколько поколений студентов, Саша обнял меня за плечи, приложившись к моей шее губами. Он хоть и был низок ростом, но в этот момент словно вырос в моих и своих заспанных глазах. Его голые руки заскреблись о кругляшки значков на лацкане.

Он ничего не говорил, а просто целовал меня в шею. А я, уверившись, что солнце уже не взойдёт над НИИ, откинул от своих губ воображаемую сигарету и так и не обнял Сашу в ответ.

«Отношения людей бисексуальны, нет ничего страшного в симпатии красивому человеку твоего пола. Мы же уже не дети – смеяться с Платона и его любви к юношам. Но как и женщина, мужчина тоже бьёт сердца. В семье так же просто в скандале бьют посуду о кафель, как молодые люди бьют друг друга. Я в этом плане искренне сопереживаю судьбе Лимонова, он три года пытался собрать расколотое Еленой сердце, его речи и книги стали в тот момент криком сворачивающейся в ничто без своей оболочки души. Но Лимонов, в отличие от меня, хотя бы его собрал. А ничем другим, как сердцем, пустоту не заполнишь. Будешь продолжать его искать. Лучше оставаться всю жизнь одному, больше пространства для манёвра, совесть всегда будет позволять помогать людям вокруг, так будут преданные друзья и товарищи».