Павел Крисевич - Из глубины век

– Товарищ полковник, призывник Эгель признан медицинской и призывной комиссией годным к военной службе. Как сказано в обращении из районного военкомата, откуда прибыл призывник, проявлял стойкое желание проходить военную службу.

– А как услышал, что его везут в нашу Залупу, сразу лишился чувств! Аааааа, нас же разъебут проверками.

– Мы ничего не можем поделать, товарищ полковник.

– Можем. Можем! В каком подразделении всё может быть настолько плохо, что солдата в коме никто не приметит?

– Гаубичный дивизион.

– Гаубичный дивизион, – повторил полковник за серой массой своего советника. – Вызывай командира дивизиона.

Командир дивизиона материализовался из дверного проёма.

– Товарищ полковник, по вашему приказанию прибыл.

– Товарищ майор, может, ты догадываешься, зачем я тебя вызвал?

Я так и не понял, где я конкретно сижу, как я сижу, как я оказался в штабе этой бригады, но майор однозначно посмотрел на меня.

– Я догадываюсь.

– Красавчик, майор. Тебе задача на год.

– Я увольняюсь через месяц в запас.

– Задача твоему дивизиону на год и всем твоим преемникам. Вам даётся этот солдат, он особенный, ему даже не надо проходить курс молодого бойца, взглядом бля убьёт. В общем, вы его берёте к себе в штат, в отделе кадров всё необходимое уже провели, и он у вас служит.

– Мешком картошки?

– Мешком картошки. Статуей. Чем угодно.

– Так точно, товарищ полковник. – Майор явно ожидал чего-то.

– Свободны, товарищ майор.

Ну, видно, сегодня товарищу майору не судьба.

– Эм, ну пусть так и стоит.

– Это лучший дневальный этого года.

– Руки подпёрли черенком?

– Подпёрли, товарищ сержант.

– Теперь ещё будут думать, что он даже стоя на стойке поддерживает порядок. Универсальный дневальный.

– А если кто зайдёт на этаж?

– Один из дневальных сидит вот в этом кубрике и из-за двери кричит.

– А как понять, что кричать?

– Кричи всегда «смирно», пусть офицеры порадуются своей исключительности.

– Так точно.

Я уже не чувствовал, как вокруг летит время. Не мог определить голоса. С каждым новым витком, что я проносился в темноте собственного сознания, оно больше уходило в яркие картинки, составленные из услышанного, чем отдавало меня реальности.

– У нас в батальоне дневальных поджигают.

Защёлкала зажигалка, стачивающийся кремень, анатомия, зачем сжигать дневальных?

– Да по приколу. Я же мазаный, один щелчок – и как спичка, бежит, бежит, кометой по взлётке…

На обочине дороги, провожая асфальтовое полотно лучом диодных фар, стоял заведённый «УАЗ-Патриот» защитной окраски. О том, что машина приехала в карельскую глушь не сама, сказали удары закрывающихся дверей вместе с храпом с задних сидений, дребезжанием разносящимся по пустой дороге.

Из-за смешивающейся с окружающей полутьмой белых ночей фигуры УАЗа, скрипя и переваливаясь с ноги на ногу, вывалились две фигуры, загруженные вещами.

– Ты ничего не забыл? – спросила высокая фигура и вышагнула к тропинке за обочиной.

– Мы ведь ещё перед отъездом всё запихали в эти чёртовы ящики…

Луч бесконечно заходящего солнца скользнул по оливковому добротно сколоченному ящику в руках у второй фигуры.

– В армии надо всё перепроверять. Ибо хуй забить можно и что-нибудь не сделать, даже если дело сделано.

– Ты думаешь, что-то от нас сбежало? – второй, крякнув, перешагнул через загнанный в этот лес много веков назад ледником валун.

– Не хотелось бы рожать товарищу старшему лейтенанту новый топор или пилу. Мне хватило приключений, когда я спиздил топор. Мало того что всю форму засрал, так срочники умудрились этим топором в полях печку ошкурить, превратив его в куб.

– В куб?

– Ну да, как в «Майнкампфе».

Перед идущими по тропинке расступалась благоухающая болотистым кислородом природа Карельского перешейка. Тропинка, выложенная заржавелыми иголками и переплетённая корнями, петляла между гигантских сосен, высасывающих из песчаной почвы последнюю влагу. Гигантские гром-камни, на каждом из которых по бредням районных краеведов мог попивать чаёк Пётр I в очередном своём походе, высились будущими постаментами.

Сверкнул огонёк зажигалки, принявший на себя посеребрённую надпись «Военный стандарт» и очертания мятой сигареты.

Освещая зажжённой сигаретой свою точечную щетину, длинная фигура спросила:

– И для подобного я подписывал у нас в бригаде контракт?

– А вместе со срочниками загружать «Урал» дёрном интереснее? – второй поморщился от слепящего глаза запаха сигареты.

– Тоже говно, – ответил длинный, перехватив ящик поудобнее.

– Ну вот и радуйся. У нас пока рассос. А Лесных сейчас в дивизионном чатике писал, что его в поля посреди ночи отправили ведро черники собрать для командующего, который утром лагерь проверять приедет.

– Пиздишь?

– Ты сам прочти.

– Нет, ну просто вот вспоминаю свою учебку, небо и земля просто с тем, что я увидел бля на контракте. Вот там была служба. В Нижнем её проходил, и нас тогда решили напрячь. Как раз неделя тревог нагрянула, все суетятся, ящики с патронами таскают из казармы в казарму. И заебали нас пиздец как. – Он подхватил ящик одной рукой и провёл большим пальцем освободившейся себе по шее. – Тупо жили в окопе. Дня четыре, безвылазно. А ещё бонусом дожди ебашили, чтобы мы прикуривали без огонька. Мойся как хочешь, еду-воду ищи где хочешь, командиры тупо забили на нас хуй и уехали ещё в первый день. – Докуренная сигарета оранжевым дождиком полетела на мох. – А потом через четыре дня они вернулись. Мы все ободранные, один сослуживец берцы у бабки на лукошко грибов выменял с голодухи, а они нам: «У нас, в общем, дивизионное построение так-то так-то, через два часа на плацу при параде» – и бросают перед нами мешочек ниток с иголками.

– Серьёзно?

– Ага. Пришлось моему взводу в полной выгрузке лететь марш-броском в ближайшее село в паре километров, менять что не жалко на новую форму, так как старая за четыре дня своё отслужила. Но тут что нам под руку было, село рядом с частью, у местных от нашей казённой снаряги сараи уже ломятся. Ведь кто увольнялся, тупо за копейки им сбывал, кто в СОЧа сбегал – тоже. Так вот, скупили, считай оптом, всем взводом сарай, как саранча налетели и на построение ускоренным маршем. Комдив просто сиял, увидев нас, гарцующих начищенными до блеска за углом берцами и щеголяющих новёхонькой формой. Вот это, я тебе скажу, служба. И испытание, и приключение, и даже в каком-то смысле минута славы. Служба должна производить такие вопросы, чтобы потом под пиво с братками рассказывать и офигевать…