Михаил Гундарин - Говорит Галилей

– Привет, мальчики! – сказала кокетливая брюнетка. Казалось, у матери, должно быть такой кругленькой, низенькой продавщицы магазина или приемщицы химчистки, она разжилась и своими манерами, развязностью прежде всего. Плюс привычкой говорить обо всем и ни о чем, рассчитывая, конечно, не на смысл своих слов, а на ужимки, подмигивания, подергивания плечиком и все такое. Скажу сразу, что такая манера меня всегда в женщинах возмущала чрезвычайно. Потому, в частности, что казалась чем-то специфическим, просто частью физиологии. А физиологичность, тут я говорю твердо и однозначно, вообще есть то, что совершенно противно роду человеческому.

Блондинка скромно улыбнулась. Эта-то милая улыбка и взяла меня, что называется, за сердце сразу и бесповоротно.

– А, здорово, девахи, – довольно равнодушно сказал Борис. – Чего, Антона ищете? А нет его, и черт знает, когда будет…

– И где же это он бродит? – спросила, конечно, брюнетка.

– Да, поди, с доступными женщинами конторится, – ответил Борис, не вынимая изо рта папиросы. – Кстати, давайте проходите, раз пришли. Милости прошу. Сейчас с юным гением буду знакомить.

– Ой, как интересно! – пискнула брюнетка, срывая с головы своего песца и шагая к нам. Блондинка нерешительно застыла на пороге, даже покраснев.

– Давай, Танька, не стесняйся, – воскликнула брюнетка (звали ее, как тут же выяснилос, Матильдой – дурацкий, декадентский как бы, псевдоним! – на самом деле Лена), – не съедят здесь тебя и не поимеют.

– Это как сказать, за это я не ручаюсь. – рассудительно молвил Борис, – всякое может быть, но, конечно, не сразу. Поговорим сначала. Правда, Галилей?

Я, покраснев, вскочил, вновь ощутив всю нелепость своей глистообразной фигуры, подпирающей низкий потолок.

– Проходите, пожалуйста!

– Ой, да тут такие вежливые… – замурлыкала Матильда, расстегивая свое пальто. – Танька, этот чур мой. А?

Она только плечами пожала, аккуратно сняв свою шубу и пристроив ее на относительно чистое место – один из верстаков, застеленный свежими газетами (их принес я). Таня осталась в шапочке, чудесно шедшей к вязаному комплекту – свитеру и юбке ниже колен, нежно-кремового цвета.

Познакомились (девушки оказались студентками пединститута, Таня – иняза, Матильда – дошкольного воспитания). Стали пить крепкий чай из железных кружек. Матильда все подмигивала мне, вводя в большое смущение и, как видно, наслаждаясь этим. Борис наблюдал за происходящим, ухмыляясь и доя свою бороденку. Таня была грустна и почти не поднимала глаз, вгоняя тем самым, образно выражаясь, свой облик все глубже и глубже мне в сердце. Потом девушки отправились по домам, я хотел увязаться за ними, но как-то застеснялся. Договорились, впрочем, встретиться снова и уже не с пустыми руками – с меня, как сказала Матильда, причиталась бутылка за знакомство с такими красавицами. Я не возражал – к Новому году мой дядя, по отцу, моряк дальнего плавания, прислал лично мне бутылку гаванского рома. Мать, повертев в руках, хотела было отобрать, но отец отстоял – пора, мол, парню приобщиться к хорошим напиткам, не все ж портвейн по углам хлестать. Я-то знал, что он рассчитывал эту бутылку у меня как раз на Новый год изъять как предмет, такому недотепе, как я, совершенно не нужный. (Довольно давно отец разочаровался во мне, считая, что такого отпрыска у него, гуляки и красавца мужчины, быть просто не может, подменили, знать, в роддоме, подсунув дохлого интеллигента.) Я злорадно решил, что утащу ром в мастерскую и там его разопью с новыми друзьями.

Когда девушки ушли, я, подражая Борису, закурил папиросу (и даже мужественно выдержал мощный накат горького дыма, ударившего в небо и нос) и спросил его о гостьях.

– А тебя что конкретно интересует? Дают – не дают? Это смотря кому. Не, в точности не знаю, именно про этих, мы и познакомились недавно, да и молодые они еще, но уж таково общее правило. Я б Матильду раскрутил, а тебе, поди, Танька понравилась? Смотри, она за Антоном бегает, а у него на пути не стой.

– А что еще такое? – спросил я довольно спесиво. – Его, что ли, собственность?

Борис задумчиво посмотрел на меня.

– Ну, собственность, может, не его, я вообще за то, чтобы баб общими сделать, тут я коммунист, – но шпателем полоснуть может. Бывали случаи. Не насмерть, но след на роже останется, причем навсегда.

Внутренняя дрожь прошла по мне. Не то чтобы я боялся этого психопата Антона, но слишком памятен был случай в летнем лагере четыре года назад. Мы ездили с классом на так называемую сельхозотработку, жили в пионерском лагере, занимая два больших дома. Что творилось там внутри, об этом я умолчу, скажу только, что мне по полночи приходилось торчать на крыльце – это однокласснички деликатно просили подождать. Вдобавок к этому, в лагерь повадились местные, деревенские. Так как я был на голову выше всех прочих, то немудреные аборигены заподозрили во мне главного. В результате этого я получил удар ножом в плечо. Удар, надо сказать, легкий, почти порез – только для предупреждения и для разминки. Но дело могло бы зайти и куда дальше, ночь была в разгаре, беседа с деревенскими только начиналась. Отбил меня наш физрук, обычно в лагере и не ночевавший, но в ту ночь, на мое счастье, рано возвращавшийся от своей деревенской подруги. Видел я ее потом – огромная, белая, такой типаж детсадовской поварихи с грудью, норовящей заполнить алюминиевую кастрюлю для борща… Да, я таких боюсь как раз с того самого детского сада, а физрук, маленький, сухонький мужичок, вот не испугался. Теперь подробнее.

Я стоял на открытой деревянной веранде, почти упираясь головой в потолок, горбясь по обыкновению. Веранда была крашена масляной краской в синий цвет, быстро, конечно, облупившийся, – вот я и обдирал оставшуюся краску в задумчивости и тоске. Время отбоя миновало, но идти в домик, где развлекались мои развитые одноклассники, мне решительно не хотелось. (Кстати, думаю, что эти развлечения были относительно невинными, во всяком случае, куда менее неприличными, чем представлялось мне.) Было не понятно, что делать дальше. Не до утра же стоять. Поэтому незваным гостям я даже обрадовался, несмотря на весь ужас их появления. А оно было обставлено очень даже эффектно, по-оперному.

Подошли, словно вынырнули из ниоткуда, из редких огней, дрожащих на невысоких фонарных столбах по периметру лагеря, четверо невысоких парней. По виду – дутым нейлоновым курткам (еще не безрукавкам, те войдут в моду через сезон), лыжным шапочкам в разгар лета, резиновым при этом сапогам черного цвета, имеющим идеалом армейские «прохаря», начищенные до блеска, – стопроцентно местные. Они молча поднялись на веранду и совершенно целенаправленно подошли ко мне, окружили, будто проделали весь неблизкий путь от деревни специально ради этого. Я застыл, не зная, что предпринять. Нечаянную радость сменил стопроцентный ужас, сковавший, как обычно в стрессовые моменты, меня по рукам и ногам. Да и толку от них, необученных, все равно было бы немного!