Лика Конкевич - Дикарка

Вот белые парадные. Гофрированные и широкие банты. В них Сашка, который сидел за мной на уроках, вкладывал свернутые трубочкой бумажки с записочками, когда я плакала на уроке. Он пытался отвлечь и рассмешить меня таким способом. В записках было всегда написано:

« Опять суп хлебаешь ».

Я открыто злилась на него, хотя внутри было сладкое успокоение. Ему удавалось это. Уже будучи взрослой, я узнала, что он стал геем. Я помню тот день и мне было очень жаль. Из всех мальчишек в классе он выглядел мужественно. Его складная фигура, широкие плечи, высокий рост и зоркий карий взгляд не оставляли меня равнодушной даже после выпускного.

А еще мы с братом привыкли быть дома без родителей. Папа часто находился в больнице (у него было слабое сердце), а мама так же часто уезжала к своим родным на Урал.

Поэтому я оставалась с бабушкой, а брат проводил много времени на улице с друзьями.

И сейчас каждый из нас переживает периоды одиночества так же: я остаюсь дома одна и вспоминаю прошлое под советские черно-белые фильмы, а брат уходит из дома к друзьям.

Бабушка учит меня молитвам и я знаю их наизусть, особенно свою любимую:

«Дева Мария где спала почевала. В святе в граде в городе Иерусалиме с архангелом на престоле…»

Я, уже третьеклассница, укладываюсь под теплый старый бок своей бабушки и мы вместе начинаем тихонько заводить молитву. В этот момент заходит мама и говорит быстро, обрывисто:

« Тебя завтра в пионеры принимают. Как не стыдно! »

И тут же уходит. Такой у нее метод воспитания. Как успеть получить свою дозу внимания, не нарвавшись на критику, мне до сих пор остается непонятным.

Зато есть бабушка и я сейчас понимаю, как мало для счастья нужно ребенку.

Лично мне было достаточно присутствия бабушки рядом. Она со мной постоянно. Когда я родилась, ей исполнилось шестьдесят восемь. И мне она запомнилась своим тихим участием в жизни нашей семьи.

Она любила ходить в гости к своим дочерям и сыну (это мои тети и дяди). И брала меня с собой. Мы ночевали и проводили время в разных домах у близких.

В моей памяти осталось чувство тоскливого одиночества с отрывом от семьи, но ощущением присутствия другого теплого рядом.

Я любила рассматривать хрусталь в стенке у крестной, мне разрешали открывать стеклянные дверцы. Я перебирала пальчиками грани, закрывая глаза и щурилась от удовольствия. Хрусталь был прохладный, гладкий и совсем мертвый, но он становился податливым от моего дыхания и оживал. После я прислоняла его к щеке и представляла, что это руки мамы.

У бабушки была еще одна, бездетная, но замужняя дочка.

Моя тетя. Они жили в тесной однокомнатной хрущевке, в которой пахло чесноком и пересоленной едой. Окна были укутаны бархатными горчичными шторами с помпезной каймой. Посреди комнаты стоял круглый стол, покрытый скатертью и, застеленный старыми газетами. Для семечек. Тетя Зоя жарила целую сковороду семечек и все усаживались их грызть. Часто вместе с нами там оказывались еще две ее сестры: моя крестная Валя и их старшая Мария Александровна.

На самом деле, я присутствовала при уникальных событиях: мать с тремя дочерьми вместе проводят по много часов за круглым столом. В это время я сижу на диванчике отдельно от них и играю с единственной в квартире игрушкой. Куклой-пупсом.

Она необычна тем, что выглядит как мишка в мохнатом желтом комбинезоне, в капюшоне, но с лицом ребенка. Ручки и ножки у нее шевелятся. Для меня это очень важно. Я кручу ими, пока бабушка с тетями грызут семечки и разговаривают.

А еще они нюхают специальный табак, смешивая его с ментоловыми каплями из коричневого пузырька и чихают так, что посуда в серванте подпрыгивает и звонко отдает эхом.

У каждой ситцевые носовые платочки, в которые они сморкаются. Только крестная не участвует в этом. Ворчит на них еще больше от того, что я все это вижу.

Первые три года школы я мало помню. Но есть моменты, сохраненные в моей памяти.

Например, у нас была очень красивая учительница. Ирина Александровна. Ароматный шлейф от ее движения. Строгий, но женский костюм. Бурая помада на пухлых губах. Глаза у нее близко посажены и глубоко утоплены, совсем небольшие. Когда смотришь на нее, создается ощущение, что лицо рядом, а человек далеко. Она теплая и спокойная. И молодая.

Еще помню, как меня усадили за одну парту с Вовой. Этот мальчик понравился мне сразу. Он адекватный и не обижает девочек.

Мне нравится смотреть на него. Он такой основательный и всего в нем много: больших глаз, носа, губ, рук и ладошек.

Как-то он пропал на несколько дней и мне сразу почувствовался холод от нашей общей парты. Я стала прослушивать учителя и меня возвращали обратно голоса одноклассников на переменах. На уроках я смотрела в угол парты, где остались Вовины учебники.

И еще я помню день, когда он вернулся. Такой повзрослевший, еще более серьезный, в новом свитере грубой вязки. Свитер очень красивый. Но мне хотелось подойти к учителю с просьбой пересадить меня.

Только я так и не осмелилась. Причина была серьезной: Вова вернулся дурно пахнущим. Не могла поверить, что это от него. Но специфический запах появился вместе с Вовой. И мне от этого стало очень грустно. Словно что-то теплое ушло и на это место вернулось то, что мне вовсе не подходило.

Только потом, спустя несколько лет, я узнала этот запах и поняла, почему так пах Вова. Свитер, овечья шерсть, сальные нити и устойчивый, бьющий сразу в легкие, аромат деревни.

Деревни, которую очень скоро я полюблю всем сердцем и на всю свою оставшуюся жизнь.

А потом я заболела.

Зимой мы поссорились с сестрой из-за коньков. Белых, фигурных. Их добыли каким-то чудом в дефицитное советское время родители. На две семьи (наши папы были родными братьями). Условились кататься по очереди.

И вот я уже плетусь вслед сестре и прошу снять коньки, чтобы покататься. Наступило мое время. Такой устойчивый аромат несправедливости чувствую в это мгновение в воздухе. А она разворачивается и бьет своей ногой в мою левую. Прямо металлическими зубчиками для торможения в мою кость. Рёву было из меня…

Света испугалась, сбросила коньки и умчалась домой. А я помню, как тащусь в уже надетых коньках по дороге и слышу сигнал грузовой машины прямо за мной. Я дёру, а она в сторону. Я в сугроб, а машина дальше. Упала лицом в снег. Лежу и чувствую, что нога перестала ныть. А руку ломит…

В этот день я встретилась со своим первым в жизни обмороком. Так оказалась изолирована от школы с гипсом на правой руке. Но, видимо, мне было совсем тоскливо дома и я попросилась обратно в класс.

Сама пришла на уроки и попросила Ирину Александровну разрешения быть со всеми. В эти недели я приходила в домашнем вязаном платьице с мохнатыми помпончиками на груди и черных валенках. Сидела за последней партой и слушала такие теплые звуки класса вперемежку с голосом учительницы. Светло и спокойно.