Олег Новокщёнов - Архив барона Унгерна

Необходимо отметить, что данная книга намного опередила время и по этой причине не могла быть адекватно воспринята современниками. Отклики в академической среде были крайне негативные. Несколько крупных историков консервативной направленности выступили с уничтожающей критикой Моргенштерна, потребовав подвергнуть его остракизму, Королевское общество отказалось с ним сотрудничать, заявив, что «джентльмен совершил научное самоубийство» , а на ежегодном конгрессе неврологов и психиатров в Дублине сенсационная работа была просто поднята на смех. Ни поддержка учеников, ни симпатии прогрессивной общественности не могли спасти Моргенштерна, посягнув на незыблемость теоретических основ официальной науки, он нажил себе множество опаснейших врагов. К тому же, устав от суеты и дрязг, он совсем потерял осторожность и ввязался в ненужные политические дебаты с небольшой, но весьма влиятельной группировкой сторонников либерального автаркизма в Палате Лордов. Очень скоро в прессе развернулась травля ученого, и чьи-то злые руки, наконец, нащупали возможность лишить его университетской кафедры. Удары сыпались со всех сторон, но Моргенштерн был стоек. Он мужественно держался до тех пор, пока не случилось самое страшное: в марте 1904 г., не пережив ненависти и унижения, ушла из жизни его супруга Мэри Джейн, урожденная Хидденботтом. Моргенштерн впал в глубокую депрессию и, оставив все дела, в безмерном ожесточении покинул Англию. Скитаясь по Европе, он остановился в Ницце, где встретил Людвига Яжборовского. Скорее из неосознанного побуждения как-то заполнить душевную пустоту, нежели преследуя рациональные цели, Моргенштерн согласился на предложение переехать в Петербург. Поздней осенью 1904 г. в одном из притонов на Обводном канале они познакомились с идейным вдохновителем товарищества «Табль-дот» Ипполитом Волноноговым.

С этого момента жизнь Алоизия Моргенштерна круто изменилась. Лучшие дома Петербурга распахнули перед ним свои двери. Из книжного червя, влачащего тучное тело по коридорам библиотечных склепов, он превратился в светского человека, порхавшего как мотылек, возникавшего то тут, то там, всегда улыбающегося, и немного раздосадованного тем неприятным беспокойством, которое способно причинять непрестанное колыхание абсента в голове. Неожиданные связи с миром искусства, новые люди, появлявшиеся на его жизненном пути, интересовали Моргенштерна все больше и больше. Казалось, сама судьба вела его к удивительному и поистине роковому знакомству с бароном Унгерном.

Их первая встреча состоялась в декабре 1907 г. в литературном кафе «Домино». Унгерн декламировал отрывки из классических трагедий. Успех был невероятным, восхищенные адораторы устроили барону овацию. Тем же вечером Моргенштерн сделал в своем дневнике запись:

«Я будто бы попал в странный, фантастический мир. Зрелище, открывшееся моим глазам, привело меня в трепет; вскоре, однако, я уже ничего не ощущал, впав в гипнотическое оцепенение, причиною коего был этот человек. Словно Эдип на опухших ногах, покрытых мучительными, зловонными язвами, он шатко двигался в сторону зрителей, затем падал на колени, терзал свою грудь и в порыве тщетного раскаяния совершал самоослепление… То вдруг выпрямлялся и медленно обводил присутствующих внимательным, пристальным взглядом, заставляя содрогнуться от осознания величия монументальной натуры, и в тот самый миг, когда взор его проникал в потаенные глубины наших душ, и мы уже готовы были поверить, что это сам Геракл, триумфально восходящий из мрачных недр подземного царства, он внезапно начинал бесноваться, дико, неистово, будто Аякс, возбуждаемый Аластором, и в припадке безумия бичующий стада тельцов. Был ли он безобразным Эсопом, уготованным в качестве искупительной жертвы богам, или Гиперместрой, на глазах у потрясенной публики преодолевающей отвращение к браку, – он завораживал, заставлял рыдать. Его мнимое уродство, его ярость, его страдание, как магнитом притягивали нас, когда в бесконечном потоке менад он вызывал из небытия образы и звуки, хрипло и монотонно повторяя: „Βιοξ θεωρητiκοξ“ – „Жизнь в созерцании“» [11] Ни одно из сочинений Алоиза Моргенштерна, написанных после 1903 г., до сих пор не издано. Здесь и далее цитируются источники, находящиеся в архивах частных коллекционеров. .

В 1908 г. барон Унгерн продолжал феерическое шествие по столичным салонам. Непрекращающийся грохот аплодисментов разрушал штукатурку атласных гостиных и раскачивал массивные золоченые люстры, зеркала покрывались копотью от едкого табачного дыма, а вековые персидские ковры расцвечивались струями бархатных вин, пролитых десятками мужчин и женщин в минуту нервной слабости, вызванной глубоким эмоциональным переживанием. Барон блистал, и наслаждению толпы не было предела. Однако весной 1909 г. Унгерн неожиданно уезжает из России и пропадает из поля зрения активистов «Табль-дот» [12] В конце 1908 г. по высочайшему соизволению короля Испании Альфонсо XIII благородный клуб «Депортиво де Ла Сала Кальвет» перешел под покровительство короны. Тогда же крупный общественный деятель Галисии и близкий друг Р. Ф. Унгерна Хосе Мария Абало направил барону письмо, в котором приглашал его в Ла-Корунью, предлагая возглавить преподавание диэтетики и эротематики в аристократической гимназии «Ла Сала Кальвет». Барон Унгерн провел в Галисии пять лет, оставив о себе добрую память. Его пребывание в Испании было прервано в мае 1914 г. начавшейся мировой войной. . После этого события в деятельности товарищества намечается спад.

В своих неопубликованных мемуарах Алоизий Моргенштерн вспоминает Выборгский период [13] Название «Выборгский период» связано с тем, что с апреля 1909 по октябрь 1917 гг. Алоизий Моргенштерн квартировал на Выборгской стороне, в одном из старых мещанских особняков, куда была перенесена штаб-квартира общества «Табль-дот». (1909–1917), как время кутежей и скандалов:

«Аперитив по утрам, цыгане и шампанское ночью, увлеченье оккультизмом и тому подобными несусветными вещами, и – o, mea culpa! [14] Моя вина! (лат.) – длинная череда муз и любовниц: актрис, модисток, разнообразных светских львиц сомнительного происхождения, аферисток-консуманщиц, наконец, просто публичных женщин, сосавших из нас скудные витальные соки. Мы жили сумасшедшей жизнью, захлебываясь нектаром и давясь лепестками роз. Творческий порыв сник, поэзия уступила место прихотям, Мельпомена, Терпсихора и Полигимния бежали, искусно уклоняясь от узловатых рук Бахуса и Приапа».

Тем не менее, Выборгский период является весьма примечательным в смысле окончательного определения литературных ориентаций кружка. 6 февраля 1916 г. идейным и эстетическим исканиям Моргенштерна и его соратников был решительно положен конец. В тот час, когда над крышами домов и заводскими трубами сгущались влажные петербургские сумерки, когда доктор Моргенштерн, предвкушая волшебную ночь интеллектуальных экзерсисов, разложил на рабочем столе наброски к монографии «Гносеологическая экспонента в декартовых координатах майевтических систем. Непредвзятая критика философии барона Унгерна», потомственные рабочие путиловского завода вступили в схватку с агентами охранки. Единственная пуля, выпущенная из случайно выстрелившего револьвера, угодила в окно кабинета Моргенштерна и раздробила стоявшую на столе яхонтовую чернильницу. Рукопись была полностью испорчена. «C’est déjà quelque chose [15] Это уже что-то (франц.). , – подумал ученый, – сказано d’une clarté latine [16] С латинской ясностью (франц.). : отныне только Унгерн».