Анна Гайкалова - День девятый

Пока тело спит, душа простирается и для нее открыто неизмеримо больше возможностей, чем в бодрствовании.

Ты так мал, Путник, что почти неразличим взглядом. Но ты освещаешь пещеру.

Вместе с собой ты принес сюда свою память, и теперь здесь может исполниться все, о чем ты грезил.

Пещера таинственна и совершенна, неисчислимыми сокровищами владеет ее душа. Она отдаст тебе их, ведь ты одарил ее светом, которым дышит дух человеческий.

Ты только уснул, но скоро к тебе придут сны о том, что в оставленном мире ты любил больше всего. Сейчас это твой дом, он принадлежит тебе, вы принадлежите друг другу.

Ты передохнешь, а затем твой мозг начнет понемногу откликаться на песню ручья, и пещера получит знак, что время откровений настало. А пока, прикасаясь к твоей памяти, она извлекает оттуда все, что когда-то тебе хотелось постичь.

Так было во все века. Для каждого путника находила свои дары его пещера.

Сейчас дыхание пещеры глубокое, медленное, и ты, Путник, дышащий в такт, ныне с ней единое целое. Твои губы и веки сомкнуты так крепко, что могут показаться сросшимися. Твое тело еще не набрало тепла, ты свернулся, обнимая себя. Никто не в силах прочесть твою судьбу, кроме нее, принявшей и заключившей тебя колыбели.

Она – лоно горы, а гора, вырастая из недр, тянется к небу, не нарушая Закона.

Это не борьба с Богом, а исполнение замысла – быть горой Земли.

В любом гарнизоне Гуртовых-старших всегда окружали добропорядочные супружеские пары. Петр не позволил бы жене «задружиться с одиночкой» или «разведенкой», поэтому у Марии в подругах ходили только жены друзей самого Петра. Да и сыновьям предпочтительнее было общаться с детьми друзей. Это Петр так говорил – «предпочтительнее».

Жизнь военных городков во многом напоминала коммунальную квартиру, все существовали на виду у всех, и подобрать круг общения по интересам было просто. Конечно, здесь, как везде, кипели страсти и плелись интриги, но это обходило Гуртовых стороной. «Бытие определяет!» – щурился Петр, поднимал палец вверх, и членам семьи мысль подискутировать на эту тему в голову не приходила. Впрочем, не только об этом, но и о чем-то другом Гуртовы долго не беседовали. Вопросы решались линейно: «Дело общественно полезное? Чести и совести не противоречит? Значит, выполняй без лишних слов!»

Гуртовы считали свою жизнь насыщенной и яркой. «Служба, дела семьи, разве это не одно и то же?» – оправляя китель, однажды спросил у жены Петр и больше не спрашивал. Ответы тут были никому не нужны, повторные вопросы тоже. Все Гуртовы «материал» усваивали раз и навсегда. «Служишь Родине – знаешь, зачем живешь!» – провозглашал глава семьи в нечастых застольях, где больше трех тостов не произносилось, и веселье искусственно не нагнеталось. Не было в этом никакой необходимости, жизнь и так представлялась полной чашей, и подходить к ней надо было ответственно, чтобы не расплескать. Кроме того, рядом всегда присутствовали дети, которым родители – пример.

Сам Петр как будто родился в мундире, он был строг, молчалив и отдыхал лишь тогда, когда спал. Ему бы в голову не пришло предаться праздности хоть ненадолго. Родом из многодетной деревенской семьи, он с ранних лет привык к труду от рассвета до заката. Потом учеба, война, продолжение службы. Некогда и незачем было менять привычки, благодаря которым Петр выживал. Он помнил, как его собственный отец возвращался в хату темными украинскими вечерами, садился за большой деревянный стол, выкладывал поверх руки – обветренные, крепкие. Как суетилась, подавая еду, мать, маленькая, сухая, всегда покрытая платком. Отец Петра не вставал с места, чтобы взять что-то с другого края стола. «Мать! Сiль!» – говорил он скрипуче, и мать бежала, семенила с другого конца хаты, пододвигала. Петр был уверен, мать крепко любит отца. Он об этом не думал, просто знал, как многое другое. Как то, например, что к утру рассветает.

Мария – жена Петра – рано осталась сиротой, ни детства своего, ни родных не вспоминала, никогда на эту тему не разговаривала и, казалось, вовсе в этом не нуждалась. Невысокая, покатая и очень легкая, как будто она все время ходила на цыпочках, Мария тяжело пережила войну и супружество восприняла как заслуженную награду. Петр и дети были ее счастьем, ее миром, ее вселенной, а слово мужа важнее даже партийного устава. Она работала медсестрой на полставки и каждую свободную минуту отдавала семье. Сыновья ее были опрятны, дом чист, а медицинский халат накрахмален до хруста.

Как воспитывать детей, Гуртовы, казалось, знали всегда. «В идеологии нет разночтений!» – говорил Петр. От сыновей требовалась честность, ответственность и послушание: «Сено-солому не разводить. Я сказал – все поняли!» – Петр уходил на службу, мальчики смотрели ему вслед с гордостью, а жена, слегка одергивая цельнокроеное платье с отложным воротничком, улыбалась так, как улыбается женщина, хранящая тайну мужчины. Всем казалось, они живут в совершенном мире, их семья идеальна, настоящее прекрасно, будущее светло.

Дети не доставляли родителям особых хлопот. Сергей – миролюбивый, выносливый – за первые пятнадцать лет жизни «отличился» всего пару раз. Первый, когда чуть не утонул в выгребной яме, куда пятилетним провалился, – поскользнулся в мороз на скользкой деревяшке. И второй, когда в девять лет молчком укатил на случайном грузовике в область – исследовать мир. Все остальное время он занимался, много читал, помогал по дому, и родители были спокойны, оставляя на него младшего сына Сашу.

До тех пор пока не учился в школе и не читал книг, Саша повсюду ходил за Сергеем и обижался, если старший брат вдруг сбегал со своими сверстниками «по взрослым делам». Саша оставался с матерью, и она, видя огорченное личико младшенького, утешала его, угощала ватрушками с творогом и карамельками, припасенными к особому случаю. Сережа возвращался, получал нагоняй и обзывал брата ябедой. Слово «ябеда» звучало обидно, Саша снова огорчался, тогда мать, не останавливая домашних дел, взывала к отцу. Петр конфликтов не терпел. В его руках появлялся ремень, и, как если бы это была волшебная палочка, в семье немедленно воцарялся мир. Обычно после угрозы ремнем Петр чувствовал потребность в поощрении сыновей, тогда он мастерил с ними что-то, и дети не отходили от отца, ловили каждый его взгляд и каждое слово, а мать потихоньку напевала себе под нос, штопая вечно дырявые носки. «Ну, м`эртвы пчелы не гуд`уть!» – едва заметно улыбаясь, завершал вечер Петр, и это означало, что всем пора спать. «А колы гуд`уть, то тыхэнько-тыхэнько…» – грудным голосом ворковала ему на ухо Мария, и дети знали: вот это и есть счастье.