Анна Гайкалова - Марфа

Она взглянула на них, побледнела. Поднялась, через сени вышла. Встала у двери, перед собой смотрит, мало что видит.

Подходит. Остановился поодаль, как не признал. Посмотрел, помялся, на людей глянул. Те кивают: она, она. Тогда кашлянул и зовет:

– Мать. Я это…

Она одну руку к груди поднесла, сгребла в горсть фартук. Другой рукой за собой пошарила. И сползла на крыльцо, завалилась набок. Люди поодаль, подхватить не успели. А подхватили бы, что с того.

Горе, конечно, – не обняла. Но радость – дождалась.

А в палисаднике яблонька яблоками светится. Сахарными.

Ночь в этих краях опускается медленно, лето долго светит ночами, северное небо алеет с закатной стороны, почти до востока тянет полосу розовую. Уже давно спят сороки и вороны, улетели, попрятались чайки, что днем целыми стаями так и кружат над нашим домом. Теперь спят где-то, засунув клюв под крыло, словно они куры.

Разве что и вспомнить кур, говоря о чайках. Кур в деревне совсем не осталось, говорят, слишком много болезней да грязи. А яйца возят магазины на колесах, так куры к чему?

Зато в селе, что неподалеку, коров прибыло. Через дом корова, а то и две. Труд тяжкий, но хозяева не спускают. Сдают раз в неделю творог, сметану, молоко. Спрашиваю: почему творог такой сухой? Отвечают: такой требуют, говорят, чтобы никакой сыворотки, только сухой вес. Говорю: мне бы с сывороткой, понежнее. Улыбаются: проку платить за воду?

Вот уж что не вода.

Им вставать до пяти, в пять дойка. Ни выходных, ни праздников, так целый век. И хорошо, когда по теплым сеням нырнешь в хоздвор и к корове под бок, тепло с ней рядом. А когда на ферму? Да из соседней деревни. Да если по снегу.

Зимой в черную ночь подъем в четыре. Одеться, чаю с хлебом и два километра пути. Вот они засветло и ложатся. Радуются, что все успевают. Молоком от фермы запахнет, глядишь, в селе уже свет погас. Через один дом.

А ночные птицы летят на охоту. Зайцы несут свои уши, как мачты, над морем клевера. Совы – то они есть, то их нет, куда исчезают, не скажет никто, старожилы только руками машут: зачем это знать? Не знаешь, так подивишься.

Ястребы ближе к утру. И шуршат, шуршат в высокой траве всевозможные грызуны.

Тишина.

Жизнь вечная.

Старые заваленные перины серого цвета в лиловых потеках – облака. Небо закрыто, заложено, покато. Неряшливые и смятые, тучи громоздятся, свисают низко, цепляют кроны берез, и листья тускнеют, застывают буднично.

Птицам сегодня все равно, они не слышат плохих вестей, это нам, людям, все мнится, будто июльские холода что-то особое значат. Впрочем, и люди не склонны к печали, тут, в этих краях, пронизанных неведомой тайной зачарованной земли, не приживается печаль.

Гудит на всю деревню машина – передвижной магазин. Продавец и шофер достают и расставляют в траве ящики с товаром, и чего там только нет! И колбасы, и сыры, и сладости, а уж всяких консервов, приправ не счесть. Холодильник в машине, покупайте полуфабрикаты! А фруктов и овощей – на любой вкус, даром что в деревню приехали, вдруг какой-то, как мы, нерадив и не вырастил ничего? Кто-то и впрямь покупает, радуется.

Накрапывает дождь. А на лицах улыбки.

– Ты куда набрала-то столько? Не донесешь!

– Да я вон его попрошу, дотянет.

– Он-то дотянет, только теперь не за так.

– Ой, ой! Нешто мы не заплатим!

– Мне колбасы. Палку этой и полкило хорошей.

– Как она сказала? Этой и хорошей?

– Так палку собаке! – и все смеются.

– А вы приехали давно ли? Надолго?

– Да уж пару недель как. До конца месяца будем.

– И хорошо, и правильно! Приходите за овощами, правда, с прошлого года они, зато как новые. И картошка-то рассыпчатая, и лучок-то крепкий. А морковка со свеклой наливные, будто только с грядки. Погреб у нас уж очень хорош. Сами посмотрите – на овощах ни морщинки. Так отдам, только берите. И уж кабачки поспели новые, смородина. Надо?

– Спасибо, зайдем как-нибудь.

– Уж вы уважьте, возьмите. Не продаю, лишь бы с пользой.

– А дождь-то как расходился! Кидай ящики в машину, с печенья начиная, а то раскиснет. Да сам-то внутри, в бортах сиди. Оттуда подавать будешь.

– Что-то не видно ее сегодня, – кивают на скромный дом. – Не приболела?

– Сейчас схожу, позову, может, не слышит.

Лиловые перины потемнели, но отдались, невидимые руки отжали их в реку. Горизонт сделался полосат, волнист, а над деревней рассеялось солнце. Дождь прошел легкий, в полном безветрии и угла взять не смог, занавеской из бязи упал прямо.

– Эх, красота, а просторы, просторы какие! Там одна река, тут другая, здесь поля! Глаз не оторвать.

– Век жили, а не привыкли.

– К красоте привыкать никак нельзя, оно грех.

Стелятся взглядами по горизонту и на разные голоса вторят:

– Грешно привыкать к красоте. И правда, привыкнешь – так согрешишь.

Как не было туч. Небо чистое, праздничное. Разве что белая оторочка над дальним лесом. А река расширилась и идет хозяйкой, синь свою расправляет.

Грешно привыкать к красоте.

Сначала опустел дом, что ниже к реке, потом почти полностью развалился. Прежде-то был многолюдный. Но разлетелись дети, как водится, старики остались одни. Звали их в города, они отказались.

Старикам еще повезло, до старости оба дожили, по деревне же через дом вдовы, а мужики без времени ушли. Эти же полвека прожили неразлучно и хотели остаться где родились. Остались и вчетвером жили: бабка с дедом, кошка да пес.

Пес старый, не пережил лютую зиму, прилег у порога и сдох. Попросили они тогда детей, чтоб привезли им другую собаку – молодую, крепкую. Пока дети в сборах, как-то утром, глядь – небольшая собачонка у крыльца, и ну хвостом вилять.

Ест собачонка немного, перед хозяевами стелется, на чужих лает звонко, оповещает. И вроде ничего, только вот дети возьми и привези старикам другую собаку – злую, цепную. Такую спустишь – любого порвет, а от малой собаки какой прок?

Стали старики думать, что им с этой собачонкой делать. Стоят как-то раз деревней, о том, о сем говорят. Соседи кивают на собачонку:

– Ишь, какую защитницу вам Бог послал!

А старики ну плечами пожимать. Он сухой, весь сморщенный, ростом на две головы за жизнь убыл. А она огромная, как тот утес, что издалека видать. Голова в плечи вжата, груди со спины начинаются.

– На что нам лишний рот? – говорят.

В те времена Старец только в этих местах осел, как мы с вами, меж людей ходил. Больше молчал, чем говорил, а скажет, никто и не слушал, мало ли. Тем часом шел он по деревне к реке и разговор этот услышал.

Поднял руку Старец, а солнце за его спиной так, что кажется: от руки его свет идет да на всех падает. И наставляет:

– Берегите собаку пришлую. Она вашу жизнь продлит.

Посмотрели старики на него, да кто он такой, чтоб его слушать? И стали жить, как жили, и что решили, решать. Так год прошел.