Элена Греко - Там, где…

Так вот.

Мой Гео – очень чистоплотный мужчинка, такой прям, любит за своим телом ухаживать, увлажнять да промакивать, пшикать на него да размазывать. Я ему в этом помогаю… Ла.

Помога-ла.

Теперь все это в прошлом, саднит, болит, колет и режет, ну да что ж… Я жива, и то хлеб. И Сержик со мной. И маман. А дальше увидим! Мне главное, из этого вертепа выписаться на волю, а там посмотрим.

Итак, мы жили в деревне все лето. Мы с Гео и Каринкой, еще Пауль приезжал иногда. Смешивать не стоит – Гео уезжал, и тока тогда прикатывал Пауль, иначе мне неловко. И они это понимали. И ребеночка я от своего скульптурного чистюли все-таки решила родить. Пауль на роль папаши не годился – мал еще, только семнадцать. Это, конечно, не статья, но с отцовством пусть уж погодит. Придет и его время.

В его возрасте он казался очень даже мужественным. Поэтому, наверное, я и запала на него, хотя непонятно, почему именно: скорее всего, флюиды. Он светился тоже чем-то темным, и это так привлекало…

Почему я говорю так, как будто его уже нет?

Здесь – нет.

Но где-то же он есть!

В общем, Пауль – чудесный! У него такое тело литое, мускулистое, как у всякого спортсмена – а он катает, то на лыжах, то на велике, спуски всякие скоростные и прочая требуха, ему нравится! А мне-то и хорошо: кубики всякие, мышцы, все перетрогать, перегладить, пересмотреть. Такой сильный, красивенный! – темный, одним словом. Челка на глаза свисала, губы сильные, теплые, глаза – строгие. Все при нем, в общем. Все, что хотелось мне.

Жили в домике, ходили на речку и в стога, там были еще люди. Конечно, мы с ними общались, кормились в одной семье, с детьми у меня сложились отличные отношения – плескались в речке, играли, я им рассказывала всякое… Да, мамой я буду неплохой, как пить дать, да, Сергулечка? Славный мой мальчоночка. Спасибо, что родился в таких экстремальных, можно сказать, условиях.

Спасибо, дружочек!

И вот мы там любили друг друга напропалую – когда детей спать уводили, да и днем в тихий час, и позже, когда детей не было, хотя это было не всегда, но все же… Там и зачалось у нас с Гео. Он мылся, как положено, в летнем душе, умаслялся всяким. Он всегда, всегда был приятным парнем, и Каринка его обожала, а обо мне уж и говорить нечего. Утром он к Каринке под бочок ложился, а я его гладила по спине, ему очень нравилось, иногда заказывал со спреем, с кремом. Он быстро обгорал, потому что светлый. Вот Паулю хоть бы что было солнце, он сам – смугляк. Каринка на Пауля не велась. Она вообще как-то раз мне призналась за чарочкой, что подозревает в себе однолюбство. Жесть, как я испугалась тогда! Думаю, а ну как моего Гео себе заберет? Но она пояснила, что, мол, похоже, не встретился еще тот самый, который ее уж так отделает, что будет ей счастье с ним на веки. И, смотря на них с Сережкой, я задавала себе вопрос, не он ли это. Но, видимо, нет: Карни смеется, как раньше. Знаю я этот оттенок грусти, когда любишь – грустишь, и не потому даже, что боишься потерять, а просто… Как-то тепло и печально внутри. Может я, как поэт, драматизирую, и у других не так, но она сама на меня махала, когда я ее спрашивала про Сергея. Говорила, что клевый! Этого явно было недостаточно для вселенской этой однолюбственности.

Мне Гео очень нравился.

И тем, что у него ствол был приятный, и мышцатостью, и ухмылкой, и тем, что умен очень.

Очень умен!

Как начинал говорить, я сразу расплывалась.

Ну, есть у меня такой бзик: я люблю умных, люблю сама говорить, выступать, и от всякого такого могу раздухариться нежданно и незаметно для самой себя.

Аааа… о, нет, опять крутит.

Пойду, лед возьму.

Гео, значит. Гео – это все для меня, как Гея, только мужчина. Мужская моя Гея, Гео!

Он такой славный, теплый, веселый! У него и глаза, и все тело – веселые: руками теребит волосы, нос, разводит ими, почесывается, подтанцовывает и подпрыгивает порой – однажды себя сам по заду хлопнул шутливо, уходя в дом – мы с Каринкой и побежали за ним со смехом, повалили… А как он бежит! Он часто бегает: заботливый очень. Увидит ребенка у воды, или мне водички принести, когда закашляюсь, или еще за какой-то надобностью – бежит. Легко! Как мальчик. Развивается у него все. И волосы, и рубашка, и штаны легкие. Все такое легкое-легкое, и – волна. О ней сейчас попытаюсь рассказать.

Его глаза – это отдельная песня. Песня моего возлюбленного. Эта морская волна, которая льется из его глаз, когда он улыбается, когда смеется, когда просто смотрит на меня… Обливает! Нет, он – не «сплошные глаза», как сказал психолог, когда выясняли, поли- ли я аморная или нет. Говорил, что вряд ли я его люблю, раз про глаза так много.

А я люблю его, нашего папу!

Георгиевичем запишу Сержа.

Георгиевичем Победоносцевым.

Ну, это я шучу, конечно.

Сквозь грусть шучу: мне его не хватает.

Надо с ним – с тобой – разговаривать, пусть так и будет, я буду представлять, что ты где-то рядом. А ты и есть рядом, радость моя, только вот я не знаю, где. Буду надеяться, что ты меня как-нибудь когда-нибудь найдешь. Ну ведь не можем же мы не встретиться! Я прям жутко злюсь, когда думаю об этом. Как это – не встретиться?

Мы УЖЕ встретились.

С моим ясным, родным, светлым мальчиком Гео, Гиорой моей ненаглядной. У меня точно нет сомнений в том, что люблю тебя. Пусть там Каринка тебя пользует, пусть – пока меня нет.

Я ей тебя доверяю.

Не плачь, главное.

Я однажды видела, как ты плакал, когда твою маму забрал слон.

Это было невыносимо.

Это важно!

Я не знаю, я ничего не знаю…

Со мной разговаривал психиатр здешний. Он выпытывал, что это за мочизбургеры, я ответила, что у мамки в моей сумке валяется парочка, покажу при выписке. Еще спрашивал, кому я звоню все время, почему плачу. А я не плачу! Слезы сами льются, когда вспоминаю о Гео, Пауле, Карни – даже о трясогузке Сергее. Светлые такие слезы, слезы памяти, можно сказать. Откуда я взяла слово «трясогузка», спросишь ты, Ялька-из-будущего, если нет у нас птичек и зверюшек, даже пчелок? А вот я начитанная, понятно? Я ж училась много очень. В универе даже. Интересно, есть у вас универ? Надо будет много чего узнать еще. Инет в помощь, слава аллаху. Кстати, вот эти славы – Богу, Аллаху – сохранились как идиомы. Кто же будет всерьез верить в божков? То же самое, что Зевсу какому-нить поклоняться. Или Эли-Адонаю какому-нить. Говорят, были какие-то секты – и скрепы, скрепы! – Иегова его звали.

Его! – охренеть, как страшно.

Кальвинизмом отдает.

Я ж знаю, знаааю все про это, я – начитанная. Даром, что аудио – скажем так: наслушанная. В раньшие времена…

Ох. Раньшие.

Или позжие.

Мне не дано узнать, это ж все в моей голове путается, может, в лайфлайне перекрутила… А ведь верно, могла.

Могла запросто!