Элена Греко - Там, где…

В сердцах.

Говорили же не подходить к ней на эмоциях, а я… Беременных вообще надо бы изолировать от общества, отвечаю!

Так вот, я напряглась конечно, вспомнив о лайле, своей лайф лайне, но буду продолжать. О ней подумаю завтра, как Скарлетт. Да-да, я и о ней знаю. Считается, что все девки в раньшие времена в нее играли, а я – теперь. Вообще, романы это непреходящие ценности, и «Поющие в терновнике», и «Унесенные ветром», а «Над пропастью во ржи» и «Повелителем мух» зачитывались в универе, заслушивались, рыдали все без искл. Какие же мы… сентиментальные, похоже! Здесь люди какие-то… То ли бесчувственные, то ли глубоко скрывающие свои эмоции. Мы и поплакать, и попрыгать, и наораться вдоволь, и ржать, как кони – а они хранят какие-то тайны, так их, какие-то секретные дела у них тут, наверное. Может, это их поднимает в собственных и чужих глазах: скрытность. Мол, я много значу, если много скрываю. Я така значима единица!

Пиз… ц величественные.

Просто пиз… ц – а как по-другому сказать?

Пипцы всякие и песцы здесь в ходу, я уж слышала.

Неприятненькие такие.

Скрытные!

Хочется прям говорить сильно, хочется словарь составить, а то забывается – колют мне что-то, табсы дают, я перестаю помнить. Только когда за телеф хватаюсь, потихоньку вспоминаю, да не отобрали бы и его…

Пиз… ц! – это то, что наступает, или то, что ты видишь, конец света такой.

Ох..ть, оп..денеть – это когда вообще не до чего, сплошной секс в мире творится.

Ох… льно – соответственно, то, отчего ох… ваешь.

Х… – х… там, х… на, на х… и проч – мужское, конечно, но мы ж, бабешки, перенимаем легко, нам нравится нравиться! О стволе все и его возможностях. Возможности у ствола-х… прекрасные, они открываются лет в пятнадцать-шестнадцать – и до самой смерти. А до этого времени мы познаем этот вот х…, тоже понимаем, что он и есть великий боже, Адонай и Зевс в одном, удовольствие там, и детишки, и вообще…

Я стала стесняться!!!

«И вообще»!

Жуть.

Жесть.

П… дец.

Б… дь – присказка. Я понимаю, все понимают, что это когда-то была легкая женщина. Мы сейчас все легкие, все – полиаморные, за искл Карен (смайл, смайл, здесь смайл был бы, если бы она читала. «Каринка, где ты?» – вот опять слезки, и чо?) И, йоптыть, жгут же по-бл… ски.

Йоптыть, еб… ть, еб… тый, ебн… тый, зае… сь, долбо… – понятно, что про секс. Тот не так сделал – он замучил сексом своим, этот – напротив, круто прижал, и так далее.

Вот такой мой словарь. Может, еще чего вспомню. Главное, чтобы телеф не отняли. А то они могут, скрытные эти.

Сержик.

О нем чот ни слова.

А он тож ни слова: чмокает, спит, пукает, какает…

Писает. Вот бы ему мочизбургер – хотя я знаю, что детям не дают, но… памперсы! О. Это тема. Маман привезла памперсы. Понемножечку пользуюсь, потому как мне его мыть оч приятно, меня научили: держишь лягушонка под плечики, попку под кран засовываешь, он такоооой миииилый получается!

Вот нет у них ни дозиметров, ни телометров. Приходится то температуру мерить, то какой-то уровень чего-то мерить, прищепки, капельки – дурости всякие. Табсы без блистеров прям на блюдце приносят – поди, разберись, от чего. Хотя я, похоже, догадалась, что на коробке бы голова отмечена была. У нас всегда отмечена, Яль. Тело нарисовано на упаковке, на нем точка: от чего табсы. Я видела у маман, когда она голову свою лечила от мигрени, упаковку табсов с точкой на голове. На картинке. Но это бред, конечно. Там точка эта – бомба размазанная, непонятно, какую область цепляет. Вот она глушит безо всякой пользы, то одни, то другие – лишь бы хоть что-то помогло.

Я уже много так сижу, ибо суббота. Шаббат, хевры. Никто не присутствует, никто не лезет, не лает. Наверное, ушли в отпуск. Тоже шабат – или просто вых. Скоро обед. Ура! Проголодалась я. Маман приносит йогурты, но на них не поднимешься особо. Только Сержу норм с молоком, и то хлеб.

Пойду я.

Чао!

* * *

Ох, неплохо поела! И девок послушала из соседних палат. Хохочут почем зря, обсуждают сиськи, письки, глазки, попки… То есть свое и детское.

И еще ждут передачек – и мужиков своих в гости.

Хихикают.

Конечно, если столько скрывать! Только хихики и лезут из тебя по капле с правдой. Здесь, в роддоме, наверное, еще круто. А на воле… представляю эти морды. Маман прям приходит в ней. Потом расслабляется, но приходит – в морде.

В маске.

Тому даст на лапу, этой, пошушукается с кем-то, закроет дверь – тогда и расслабляется. И то ненадолго. Как только речь зайдет о «подвигах», как она называет мою беспутную девичью жизнь, сразу темнеет лицом, хмуреет. А чо там было-то, спрашивается? Она брезгливо говорила о том, что я пила табсы, пойла, курила, сношалась, с кем ни попадя. Ну, норм человеческая жизнь-то. А ей – фу прям. Говорит про какое-то там «изнасилование». Меня ни тут, ни там никто никогда не насиловал! Я сама кого хочешь от… бу! Но она знай, свое, дескать, тебя изнасиловали, избили, нашли на скамейке в парке без сознания тем летом, и ты решила рожать. Что может быть глупее, как тебя отговаривали, но ты все одно. Хорошо хоть, парень какой замечательный получился, а то что могло выйти после употребления всех этих наркотиков, страшно подумать!

Идише-мамэ.

Кипешит и кипешит.

Хлопает руками-крыльями.

Там она такая же была.

Но полегче было: она собой занималась все-таки, и это целит.

А я – собой.

И она сквозь пальцы смотрела.

Кормила до отвала то Каринку с Гео, то Пауля – того, правда, недолюбливала, но слов не говорила, и то хлеб.

Я ее пыталась выспросить про свое – а мало ли! Не, не понимает, о чем речь. Называю имена – она: «не знаю этих ублюдков и знать не хочу!» Ментами грозит. Менты – это вроде как полиция. Здесь еще есть такое.

А, вчера!!! Такой здесь есть медбратик, Сергея напоминает. Гузку, конечно, я не видела – все в халате расхаживает, бумажки пишет, да и не медбрат, скорее, а студент. Так вот, пришел на осмотр-опрос (он не осматривает, точнее сказать, спрашивает и записывает, себе в графы чот проставляет там), а я ему – сходу: знаешь, ты так похож на одного парня, можно, я тебя обнимать буду каждый раз при встрече? Хмыкнул: а мы что, на ты перешли? А у нас все на ты. Я не знала, что надо на вы.

Так и сказала.

Он говорит, не положено врачам с пациентами, вот при выписке, так и быть, обнимемся. Хохочет тож, пошел медсестрам шептать. Конечно, стыдно! Если не взаправду – все стыдно. Понимаю. Бедняжечка мой, зовут его как-то вроде «Петр Вадимович», ваще не Сергей. Да ладно. В понедельник обещали выписать, вот и обнимемся. И то хлеб.

Чот я много о хлебе. Лежит тут, сероватый такой, а я черно-черный люблю, такой, темно-темно-коричневый дочерна. Мне Карни таскала от маман, та пекла – вкуснотень ох… нская!

Все больше вспоминаю, хорошо как…