Элена Греко - Там, где…

Суббота!

За выхи много вспомню, поди.

А в понедельник – домой, интересно, какой он – дом? Мой ли… Непонятно! Ладно, хоть, маман.

Это важно!

Как мы говорили детям: «это важно!» Были фразы, которые мы прям заучивали, чтоб потом работать с детьми в сотах. Сами-то мы гнездовались… но ты не поймешь, если не расскажу.

Кароч, у нас в мире нет животных. Ну, как нет – домашние-то есть, те, за которыми люди сами ухаживать научились, а дичь взяла и вымерла как-то с годами. Причем мы годы не считаем, поэтому непонятно, когда вымерла. Не при мне-то уж точно. Поэтому я и ох… ла от мухи здешней. Выглянула на улицу – птички!!! Утром как проснулась – поют, щебечут, что в нашем маге, но – вживую, наяву! Оп… неть прям.

А мы назвали в честь умерших животных всякое, например – дома: есть гнезда, есть соты, есть берлоги загородные, норы еще. Вот обычно мы живем в гнездах, то есть, по-вашему – в квартирах. Соты – это что-то типа общаг, такие страшные коммуналки для бедноты. Беднотой у нас становятся не те, кто не может денег заработать (и нет денег у нас, тока жетоны если, и то это у детишек, у взрослых – больше виртуальные), а просто… выбирают. Выбор такой: жить в общаге, понимаешь? Есть более общественные люди, есть – менее. Я так вообще индивидуалист. Интро, по-вашему. Хотя не, я – типичный экстра, но почему-то мне нравится жить одной. Не знаю, что со мной не так. Все так, наверное, просто это – я. Ялька, Элька, Яэлька, Ялик, Элли – как хошь называй, тока не Юлькой, плиз. Хотя и ей можешь. Я привыкну, наверное.

Привыкну.

Я – адаптивная! Про меня так говорили психологи еще в универе: в соту меня посади, в берлогу – всезде оклемаюсь. Везде мне интересно и забавно, а играть я люблю! Очень. Я играю в жизнь. Вот и доигралась… Но мой Сержик со мной, и это – важно.

Это важно!

Пойду, пописаю; где, бл… ть, мои мочизбургеры?! – хотя ходить, говорят, полезно после этой пытки.

* * *

Повстречалась с Вадимычем, сделала выпад, руки раскрыв, как будто обнимать лезу – он дернулся в стену, головой покачал – посмеялись. Хорошо! Очень хорошо смеется.

И мне приятно.

Тает что-то внутри.

Вот так, и я жила в гнезде, Пауль – в берлоге с родственниками многочисленными, за городом, а наши подопечные все чаще в норах да сотах ютились. Им хорошо ютиться! – чем кучнее, тем теплее. Им нравится и нежиться, и ругаться, и пихать друг друга. Я не смогла бы так, хотя пару раз оставалась ночевать в сотах, но – не смогла бы жить так. Когда оставалась, обязательно папашка какой-нибудь приникал к моему светлому образу, возлежащему с дитенком, после слез сморенным, на одном матрасике. Канючил, что твой младенец – а мужики, говорят – и здесь тож так говорят, слышала! – тока вверх растут, мозги у них детишечные остаются. Жена ругала его, что они не по этому делу, не полиаморные. Мне извиняться приходилось, надевать футболку, которую мне женщина бросала. Я ж понимаю, они – другие.

Это важно!

* * *

Интересно то, что я его узнала. Как только увидела, как идет по коридору, накинув халат, переговаривается с Вадимычем, головой кивает – узнала. – Даров, Олег! – Ой, кто тут у нааас? – аккуратненько так потянулся к кульку у меня на руках, козу строит, улыбается. – Дай обниму хоть! Поздравляю, пацан отличный! и сама неплохо выглядишь, тока бледнючая… Обхватил шею, притянул нас к себе – я и в слезы чот. Стою, сотрясаюсь, шмыгаю, сопли глотаю. Хороший такой, Олег-то! Имя, думаю, идиотское, языческое какое-то, про вещи-кущи чудится чо-то… Но сам Олег очень ласковый. Откуда-то помню.

– Ну, что ты, что ты, давай хоть… вот… салфетки. Или вот, лучше пеленку давай… – сунул прям в лицо, от неожиданности улыбнуло меня через плач, оба как стали ржать, чуть Сержа не разбудили! Села на кровать, показываю рядом – не, на стульчике умастился, из карманов предварительно выгреб все, а то уже попадала часть: ключи от машины, карточки какие-то, деньги. – Тебе нужны тут? – кивнул на купюры, увидев, что подсекаю. – На, сколько оставить? Держи-держи! Ладно, положу вот под вазу.

Вазу! – опять хмыкнул, опять смех разобрал – пакет из-под какой-то кисломолочки под вазу определили, цветы принесли, сунули еще до его прихода, предупредив, что скоро сам «кавалер» заявится. Помолчали. Смотрел на Сержика, на меня. Как я ему поправляю простыночку, одеялко клетчатое, чтоб не кололо. – Как ты вообще? – осведомился вежливо. – Нормально. Рожать было больно очень. Сейчас отошла уже. Может, в понедельник домой отправят. – Домой, угу. Я хотел тебе предложить… Ну, мы ж с тобой не чужие люди. Парнишку как звать-то? СЕРЖ! Гордо… – вздохнул шумно, выдохнул и – как в воду – Сержа твоего давай усыновлю, будет Олегович. Хоть не девка! – разулыбался смущенно, да уж, «Оле-говна» пованивает как-то.

Я сама от неожиданности опять вскипела соплями и слезками, жмурюсь, думаю: а мне ж спать с ним! Но – папа! Ключи от машины вот – не бедствует, значит… И хороший такой!

Ва-банк пошла: – Олег, на фига мы тебе сдались-то? Маман берет к себе, комнату обставила, грит… Зачем? – Я с ней пообщался, – кивает, – она не против, сказала – за тобой слово. Мы ж сколько лет знакомы, Юль, можно сказать, друзья… или просто соседи? Тебе как? – смешался, запутался. – Друзья, конечно! Ты точно мой друг, раз я ничо не помню, а тебя вот… узнала. – Не помнишь?! Огооо… Мама твоя говорила, что ты от стресса немного не в себе… но как… расскажи, что с тобой, родная?! – примастился на полу, руку взял, другой – за плечи, ну, что, опять плакать?!

– Олег, не могу, пожалуйста… – говорю, потупившись. – Может, позже… сейчас не получится. Ты тока про себя и про… про нас с тобой немного расскажи, пожалуйста, если можешь. И все. Пожалста-пожалста! – гладя по волосам. Он аж жмурился от удовольствия. – Ммм, руки у тебя волшебные! – сжал плечо, – круууто, продолжай!

Некоторое время посидели так. Потом он встал, похлопал себя по карманам, посмотрел на стол, где валялась среди прочего зажигалка: – Я бросил, бросил на днях, как узнал, как подумал… Ты ж беременная ваще недоступная ходила, отбрыкивалась от меня, приду – в комнате запрешься и сидишь, надувшись… Маман извинялась, истории рассказывала страшные… Но я норм, я не парюсь, Юль! Ты не думай, – подошел к окну, смотрел на деревца весенние, каплющие, чтоб я не прознала о его страданиях.

Я прознала.

Но ему было важно скрывать.

И я промолчала. – Слыш, Юль, мы с детства ж в одном доме, в садик, блин, вместе ходили… – Письки трогали! Это помню. – Даааа? Вот оно чо! – обернулся весело. – А еще что помнишь? – Ну, в школе. Когда в разные классы попали, в коридоре, на лестнице всегда мне руку жал. Протянешь – а я почему-то думаю о том, что ты этой рукой в садике до меня дотрагивался… и – еле пересиливала себя, пожимала! Гордилась, что мальчик меня выделяет из толпы. – Сама не знаю, откуда всплывали картинки, но они всплывали, и я их выплескивала на него. – В лагере были вместе. Ты меня танцевать двенадцать раз звал, я считала.