Александр Козлов - Именем ангела

Антошка мирно посапывал на кроватке в отдельной комнате. Она часто уходила сюда спать, только здесь, битая пьяным мужем, обретала утешение, успокаиваясь под ровное дыхание спящего сына. В доме электричество горело только в прихожей. Скрипнула калитка, и Ангелина выбежала на кухню, откуда из окна было видно, кто вошел во двор. Михаил нетвердым шагом направился к дому. Молодая женщина прикоснулась ладошками ко вспыхнувшим щекам: все время становилось страшно, когда видела мужа в таком состоянии! Хорониться бессмысленно, только взбеленится – начнет кричать, метаться, как угорелый, по дому, разбудит и напугает сына. Поэтому лучше набраться храбрости и броситься на абордаж – выйти навстречу как ни в чем не бывало. Он вошел в дом шумно, по-хозяйски, на ходу разулся и, не глядя на встречающую жену, прошествовал в спальню. Там, не раздеваясь, рухнул на кровать.

– Ужинать будешь? – тихо спросила Ангелина, остановившись на полпути в кухню.

– Сама хлебай свои помои! – рыкнул из спальни и – раз, два, три! – взорвался храпом.

В этот раз обошлось. Ангелина облегченно вздохнула, опустилась на стул – посидеть, подождать, когда муж заснет покрепче, потом раздеть его и отправиться на боковую в комнату сына. На стенных часах стрелки по-солдатски выровнялись на цифре пять – вот-вот тюкнет полшестого, и начало нового дня не заставит себя ждать.

Михаил дрых на спине, раскинув руки и ноги. Ангелина приблизилась бесшумно, как кошка, включила ночник, посмотрела на мужа. Он будто почуял приближение, перестал храпеть. Его лицо, красивое, с правильными мужественными чертами, слегка распухло, щеки впали, на лбу выступила испарина. Нет, подумала, не проснется – много раз пробовала! Поэтому смело приступила к делу – принялась расстегивать рубашку на муже. Потом вдруг замерла, глядя ему на шею. Осторожно, едва касаясь пальцами его скулы, повернула голову в сторону – внимательно рассмотреть то, что украшало левую ключицу. Следы от губной помады морковного цвета.

«Надька!» – тревожно всколыхнулось внутри. Отом-стила-таки! Даже помадой наследила в доказательство, что-бы уже наверняка ни в чем не оставалось сомнений.

Мерзавка!

Ангелина закусила губы, пожелтела от злости, рванула вон из спальни. На полпути одумалась: не избежать скандала, если наутро муж проснется и обнаружит, что не раздет. Вернулась к кровати, порывистыми движениями сняла со спящего рубашку, даже не страшась, что растормошит, разбудит. Потом расстегнула молнию, стащила брюки с бедер и снова оторопела. Еще один сюрприз, более шокирующий: под брюками ничего не оказалось! Негодяй, не удосужился после гулянки даже в трусы влезть! Такого она выдержать не смогла, зарыдала в голос – от унижения, вышла из спальни, плотно закрыв дверь, чтобы Антошка спозаранок не заглянул в спальню и не увидел сего безобразия…

Утром Михаил удивил Ангелину. Позавтракал молча, старясь не встречаться глазами с женой, и ушел на работу, ничего не сказав – ни в упрек ей, ни в обеление себя. Такое происходило впервые. Михаил казался задумчивым, поглощенным мыслями, как случается с влюбленными, не желающими отвлекаться на посторонние вопросы, кроме вожделенных. Варвара Прокопьевна сразу приметила неладное. Посему тут же насторожилась, когда узрела, что вместо традиционных смачных ругательств вкупе со звонкой оплеухой он виновато прячет от жены глаза. Старая склочница с ненавидящим прищуром наблюдала, как сноха сосредоточенно собирает внука в садик, но выяснять ничего не стала – вечером сама разузнает у сына. Сегодня у Михаила ожидалась зарплата, и в этот день он возвращался с работы вовремя, нигде не задерживался – спешил отдать получку матери, а потом – на гулянку. Так было заведено: диктаторша устанавливала жесткие правила, и никто не осмеливался их нарушать. Ангелина с Антошкой ушли, а Варвара Прокопьевна продолжала стоять в дверях флигелька, думала о сыне, вспоминая его непонятное поведение. Вдруг резко обернулась к старому супругу, жующему мякиш за столиком, и властно изрекла:

– А ты чего расселся, как в гостях? Дома дел невпроворот, а он – погляди на него! – брюхо себе набивает! А ну-ка вставай, лоботряс, сеном займись, живо! Токмо, гляди у меня, вилы на место верни потом, а не кидай, где ни попадя. Не приведи Господь оступиться на них, пиши пропало, окаянный, заживо погребу, где найду…

Ангелина отвела сына в детский садик. Еще с утра заметила, что Антошка вялый, малословный. Не раз интересовалась, здоров ли, не болит ли чего – горло, живот. Малыш качал головой, но в садик отправился без энтузиазма.

Воспитательница, принимающая детей, остановила Ангелину, проговорила полушепотом:

– На днях Антоша нечаянно проговорился, что видел, как папа бьет вас. Это правда? – не дождавшись ответа, подчеркнула с педагогичной чопорностью: – Скажу вам, нас беспокоит психологическая атмосфера, в которой воспитывается мальчик…

– Меня тоже, – резко ответила мать. – Простите, но по-ра уже бежать.

На работу успела вовремя – маршрутка была набита битком и везла пассажиров, не останавливаясь, до самого центра. В отделе сортировки никто не обратил внимания на Ангелину (ее вообще замечали редкий раз, и то исключительно по архиважным вопросам, когда требовалось обращаться лично). Загрузилась, как обычно, тяжелой поклажей из газет, журналов, бандеролей, писем и квитанций, вышла с Главпочтамта, на мгновение остановилась возле урны с мусором, чтобы выбросить в нее бечевки, срезанные с упаковок. Спиной ощутила на себе посторонний взгляд.

– Трудиться спешу, – проговорила Надежда сладким голосом сирены, – дай, думаю, по дороге на почту загляну. Может, тебя увижу да посылочку передам, – протянула маленький сверток. – На вот, забери – мне чужого добра не нужно, а мужского – и подавно, – добавила с переспелой иронией, что едва не поперхнулась от самодовольства.

– Злая ты, – Ангелина смерила ее презрительным взглядом, – потому что одинокая, – повернулась спиной и зашагала вперед.

– Злая? – опешила насмешница, выбросила сверток в мусорную урну, догнала обидчицу. – Одинокая? А ты-то! ты сама-то нужна кому?

– Да! – обернулась молодая женщина с такой решимостью, что Надежда отшатнулась. – Да, я нужна! Нужна сыну – ему одному, и мне этого достаточно! Дороже него у меня никого в жизни нет, только ради него живу, дышу. И я не никому позволю, слышишь? никому! портить ему кровь, как всю жизнь это делали мне такие, как ты, такие, как мой муж и его мать. Сама я все стерплю – любые оскорбления, унижения, побои. А за него, моего сына, всякого готова убить. Сама паду, а его защищу! Пусть кто попробует только худо отозваться о нем, оскорбить или, не дай бог, обидеть – рукой приложиться, тому точно не поздоровится, умру, но в обиду не дам никому! Это мой сын, и я нужна ему, единственному человеку на этом свете, а больше ничьей любви мне не надо!