Илья Чернецов - Хаос

С тех пор я не говорю на работе, что я писатель. Это запретная тема. Я просто бармен.

Причём я не считаю, что быть писателем – это что-то особенное. Я просто пишу, потому что таков мой способ жить. Я пишу, потому что это то, как я живу, через что ощущаю жизнь. Не жизнь как биологический процесс, а жизнь как субстанцию, в которой я могу проявить все грани себя. Другого способа я пока не знаю. Но простые люди, которые не писатели, не журналисты, не режиссёры и вообще никак не выражают себя, которые просто есть, а потом умирают – эти люди считают, что писатель – это нечто особенное. Запредельное.

Это не так.

В армии тоже была пара типов. Нет, это не было связано с литературой, ведь я тогда не писал. И с музыкой не было связано, потому что в армии я сказал о своём панк-роке только Максиму из Самары – нормальному парню. В армии ненависть ко мне была порождена другим.

Я очень самодостаточен. Если оставить меня одного, мне не будет одиноко. В каждый отдельно взятый момент времени я чем-то занят. Если не делом, то мыслями. Меня не тянет к людям от отсутствия идей, как распорядиться своим временем. Идей чем заняться всегда полно. Постоянно есть какие-то стремления. На текущий момент, на ближайшие несколько дней, на жизнь. Всегда есть какие-то цели. У меня всегда полно своей личной жизни в жизни.

Я не вижу необходимости общаться чтобы общаться. Могу не поздороваться с кем-то, просто не заметив. Не специально, а правда не заметив. Делаю минимум из условностей. Ну, например, есть кто-то, с кем я здороваюсь потому что он здоровается со мной. Например, часа два назад я здоровался с этим человеком – и вот, прохожу мимо. Нормальный человек скажет какую-то фразу, потому что знакомый. Я просто пройду мимо, если у меня нет никакого дела к этому человеку. А когда дело возникнет, я без прелюдий прямо заговорю об этом деле.

Есть такая фраза: «держаться вместе». Я не держусь ни с кем. Мне это не нужно. У меня есть я, и мне меня достаточно. При этом я нормально общаюсь с теми, кто мне интересен. Но делаю это когда хочу сам, а не вообще постоянно, потому что так принято.

И походу это видно со стороны.

Большинству людей насрать. Хоть они и очень социализированы, комфортно чувствуют себя бездействующими в плане личных целей, находясь в коллективе, не подходящем для реализации этих личных целей. Тем не менее им, большинству, насрать, что я покидаю коллектив как только наступает невозможность реализовать в нём личные цели. И не только покидаю, а чаще вообще не вхожу. А вот есть небольшой процент людей, которым не насрать. Не знаю, как они определяют – по поведению или заточке, это и не важно. Важно, что они лезут в моё личное пространство, чтобы втянуть в своё. Активно тащат в своё стадо. Стадо, потому что этот процент людей вообще не может быть в одиночестве. Их жизнь, их достаточность полностью заключена в обществе. В коллективе. В группе. Групповая достаточность. Коллективная достаточность. Такие люди, случайно оказавшись в одиночестве, как будто выключаются. Они живут только в обществе. Разумеется, своих целей у них нет. Вообще ни одной. И вот они не могут видеть меня, само-достаточного. Меня, включённого всегда, в обществе и без. Меня, имеющего цели всегда и ежесекундно к ним двигающегося. Меня, который совершенно спокойно говорит «я», «меня», «моё», не ощущая при этом вины перед обществом.

Хотя как их это трогает? С чего вдруг?

С того, наверное, что своей жизни у них вообще нет. Только коллективная. И когда они видят кого-то, полноценно живущего без коллектива, их картина мира подвергается угрозе, и им срочно нужно «вернуть овцу в своё стадо».

Старший лейтенант Нечитайло. Он меня просто не выносил. Он не мог пройти мимо, не попытавшись меня унизить. И использовал своё положение по максимуму, чтобы только меня задеть. Чтобы я «опомнился» и растворился в коллективе ПМП, смешал своё индивидуальное с общим.

Столовая. В столовой есть книга, в которой должен расписаться врач или фельдшер перед каждым приёмом гарнизоном пищи. Принять приготовленное поварами, поставив санитарную резолюцию. В смену капитана Карташёва он либо сам ходил расписываться, либо подходил к кому-то из фельдшеров и говорил:

– Сходи, распишись в столовой.

Иногда Жидкову говорил, чаще – мне, так как я был самый молодой.

Я просто шёл в столовую и расписывался. В этом не было ничего сложного или неприятного. Просто пришёл, расписался, ушёл.

Когда была смена Нечитайло, он никогда, ни разу не предупредил заранее. Зато когда было уже поздно, он всегда подходил и говорил:

– Сходи, распишись в столовой.

И делал он это специально. Потому что он сраный пидор.

Потому что каждый приём пищи строго фиксирован по времени. В конкретное время солдаты должны прийти в столовую. Но начинать есть им можно только тогда, когда будет получена подпись врача или фельдшера. Когда еда будет санитарно принята уполномоченным лицом. Пока нет подписи, солдаты стоят и ждут. Стоят строем и ждут. И чем дольше ждут, тем сильнее ненавидят того, кто должен подписать. Потому что именно из-за этого человека они не могут поесть.

Нечитайло всегда затягивал до последнего момента. Так, чтобы солдаты постояли строем минут 15 – 20, после чего подходил и говорил:

– Сходи, распишись в столовой.

Говорил, понимая, что сейчас меня там все ненавидят. Что все они стоят строем и думают: «Вот, ПМП охуели, заставляют нас ждать, считают себя особенными, ленивые гандоны».

Он знал, что когда я приду расписаться, они все будут меня ненавидеть. Так и было. Однажды я даже схавал пиздюлин за это. За то, что Нечитайло – ёбаный пидарас. И я никак не смог бы объяснить, что это он пидарас, что я не могу без разрешения прийти сам. Это тупо ненависть к человеку, мешающему есть. Естественно, сам Нечитайло ни за что бы не схавал пиздюлин, ему никогда ничего никто не говорил. Он офицер. А я тогда был дух. Пусть и из ПМП.

Разумеется, пойти самостоятельно и расписаться я не мог – срочнику в армии строго запрещено делать что-то вообще самостоятельно, тем более выполнять обязанности офицера без его прямого приказа. А расписываться в столовском журнале – это обязанность дежурного офицера ПМП. И только он может решить, кто именно будет расписываться.

Какое-то время я потерпел это дерьмо, а потом наступил гордости на горло и в его смену просил его пустить меня расписаться.

И даже тогда он продолжал свою «игру». Он говорил:

– Нет, Чернецов, я сам распишусь.

Потом ждал, когда станет поздно, подходил и говорил:

– Сходи, распишись, я не пойду.

Вот же дерьмо, а! Нечитайло – дерьмо. Не человек, а дерьмо.

Потом я придумал другую модель: «дебил».

Я стал подходить к нему за пять минут до обеда и просить пустить меня расписаться. Он отбривал, но я стоял до конца. Я активно играл дебила, который не понимает – как так. Ведь пять минут же осталось. Как вы успеете? Кроме того – вы офицер, а я солдат, солдат должен помогать офицеру, у офицера важные дела.