Евгений Штиль - Террорист

Прихлебывая шампанское, Валерий с улыбкой смотрел на танцующих и даже чуть пришлепывал носком лаковой туфли. Евгения тоже сияла. И ведь вырядилась, точно на свадьбу! Надела нефритовое колье, сережки, колечко – все лучшее из того, что он ей когда-то дарил. И платьице выбрала самое парадное, подчеркивающее грудь, талию, линию спины…

А в общем, надо отдать ему должное: Евгения выглядела моложе своих лет. Значит, не мытарил – берёг. Валерию даже пришло на ум, что смотрит он на нее как отец на повзрослевшую дочку. Дочурка выросла, расцвела, дочуру пора было выпускать в свет, выдавать замуж. Момент щекотливый, но за Евгению папа Валера был спокоен. Он неплохо ее сохранил. Более того – успел вложить в девичью головушку массу ценного! Приучил к футболу и боксу, к пельменям и маринованным грибкам, познакомил со сленгом технарей, с кухней гурманов-командировочников, научил ходить на лыжах и понимать живопись. Да что там живопись! – она и обои клеила теперь вполне прилично, и гипсокартон кусками пластала, и плинтус шпаклевала! А кто отсоветовал ей краситься ярко и безвкусно? Кто сочинил сегодняшнюю прическу – столь же экономную, сколь и привлекательную? Чего уж скромничать: под его руководством вчерашняя студентка превратилась в настоящую бизнес-леди. Куда там приторной Элизе Дулитл! – его творение было много интереснее. Ведь косились с соседних столиков, на танец рвались приглашать, улыбались медово, значит, можно было не волноваться – подруженька не потеряется и не пропадет. Вот на него посматривали совсем с иным выражением – что называется «хмуроглазо» и «косохмуро», из чего следовало два полярных предположения: либо выглядел он на фоне своей дамы чересчур страшно, либо наоборот – подозрительно шикарно. Валерия, разумеется, устраивал второй вариант, хотя верен был, скорее всего, первый.

Усатый кавалер проводил Евгению к столу, поблагодарив, деликатно расшаркался и отошел.

– Понравилось?

– Не то слово! – Евгения порывисто хлебнула из бокала, закусила икрой. – Вспомнила про нас с тобой – как мы первый раз танцевали. Ты тогда и разговаривать не стал, с ходу меня обнял.

– Чего было тянуть? Ты мне сразу понравилась.

– Ты говорил, что понравилась моя грудь.

– Ага, – легко признал Валерий. – Сначала грудь, потом ушки, а после и все остальное. У мужчин всегда так. Называется – фрагментарное зрение. Как у насекомых.

– Вы и есть насекомые.

– А вы?

– И мы тоже. Но мы – пчелки. Трудолюбивые и ответственные. – Евгения игриво подмигнула кому-то в толпе. – Не замечал, как по-разному летают осы и пчелы? Оса летит прямо к цели, нигде особенно не задерживается. А пчела исследует бутон за бутоном, старательно собирает пыльцу. Да и внешне напоминает сгорбленную хозяюшку. Когда на лапках пыльца, полное впечатление – будто видишь женщину с авоськами.

– А мужчины, стало быть, осы?

– Ну да. Вы и жалите больнее, и жал в ранах не оставляете. Чтобы без следов и улик.

– Послушать тебя – мы прямо киллеры-профессионалы.

– Так оно и есть.

– А как тогда быть с телегонией? С памятью наследственной?

– Ну… Телегония – вещь мистическая, наукой, по счастью, мало изученная, – Евгения философски улыбнулась. – Но если мои дети будут походить на тебя, мне будет приятно.

– Странно, но и мне тоже. Хотя… Будет ли это приятно им? – Валерий в сомнении потер свой носище. – Насчет пчелок с осами тоже мог бы поспорить. Кто и кого больнее кусает – тоже вопрос не решенный. Наше-то жало при нас остается, а вот ваше потом не выдернешь, как ни старайся.

– Так уж не выдернешь?

– Да-да! Можешь смеяться, но я однажды рассматривал пчелиное жало через лупу – там и впрямь зубчики по краям. Как у крючка рыболовного. Так что кусаете вы крепко и надолго, – Валерий подкинул оливку, поймал ртом. Горделиво улыбнулся. – Жало-то выдается с мешочком яда, значит, и боль пролонгирована по времени.

– Зато без жала пчелки погибают… – Евгения тряхнула сползшим на лоб медным завитком, белозубо улыбнулась. – А помнишь, как мы с дерева чуть не свалились?

– Почему это «чуть»? Именно свалились. Я на землю, а ты на меня. Пчелка четырехпудовая.

– Ладно тебе! Я тогда, можно сказать, впервые в жизни страх преодолела, на дерево полезла.

– А уж сколько я тогда страха натерпелся! – Валерий хмыкнул. В ту первую совместную осень они часто ходили с Евгенией в походы, исследовали друг дружку, исследовали окрестности. И тогда же он вздумал учить ее взбираться на деревья. Выбрал вполне подходящее – кривоватую сосну с низко растущими ветками – практически тренажер для первоклашек и чайников. Только у Женьки все равно ничего не вышло. То есть – заползти наверх у нее получилось, а вот на обратном пути произошел сбой, и девочка надежно застряла. То ли вниз посмотрела и испугалась, то ли силы иссякли. Так или иначе, но Женька капом приросла к стволу и нипочем не желала слезать. Держалась за ствол всеми четырьмя конечностями и в голос ревела. А он бегал вокруг, орал, ругался, увещевал и упрашивал. Потом сам полез к ней, гладил по спине, нашептывал всякую чушь, утешал, словно младенца. И ведь подействовало! Немного похлюпав носом, она успокоилась и ослабила хватку. Так ослабила, что он не успел вовремя отреагировать. Рухнули вниз в обнимку – точно скалолазы в песне Высоцкого. Хорошо, хоть угодили на мох. Уцелели…

– Ты тогда на негритянку походила. Вся в трухе да в смоле.

– Зато от высотобоязни излечилась.

Это верно, тут она ничуть не преувеличивала. За минувшие семь лет Валерий вылечил ее от многого: от высотобоязни и шопингомании, от зависти к актрисам на обложках и комплекса неполноценности, от страха перед стоматологами, дворовыми псами и целлюлитом. А сколько раз он лечил ее от ангины и гриппа! Травками поил, спиртом растирал, даже голодать заставлял. А было и такое, что Евгения заявилась к нему, пошатываясь, с температурой под сорок! Пришла, потому что до него от работы было значительно ближе. И что-то он тоже мудрил-выдумывал – с отварами и компрессами, с шерстяными носками и греющими растираниями. Пятки мял, виски массировал, чеснок по всей квартире разбросал. А в итоге, взял, лекарь хренов, и овладел ею. Сам даже не понял, как это произошло. Никогда ведь раньше у него такого не было, а тут прилег рядом, обнял – и все заверте… Совсем как в рассказе Аверченко. Казалось, будто печь раскаленную ласкает – самую малость не обжигался. И она в полубезумии и полубреду отвечала на ласки загадочно и непривычно, точно инопланетянка Аэлита. Но самое удивительное, что на утро от температуры не осталось и следа. Встала, как ни в чем не бывало, и отправилась на работу. И он почему-то тоже не заболел.

А еще у них это случилось однажды на крыше. Всего-то и выбрались ранней весной – полистать книжки да позагорать. В результате, перепачкались в битуме и сгорели, как англичане в какой-нибудь Испании. У него потом облезали сожженные солнцем ягодицы, у нее – колени…