Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая

И тут меня осенило: почему не сделать рейд в тыл противника и не пошарить по штабам?

– Идея неплохая, – одобрил я, – только поздно уже. Все лавки закрыты.

– Не бери в голову! – успокоил Влас. – У меня всегда имеется в заначке великомученица-полбутылья. А понадобится, и две найдутся!

Что ж, это меняло дело, и мы выкатились на улицу.

– Мишка, а почему Шкредов не запирает дверь? – поинтересовался Влас, когда мы миновали и переулок, и Краснофлотскую улицу, а за домом Вщивцева оказались на узком пустыре, тянувшемся до стены судоремонтного завода.

– Слышал, поди, бородатый анекдот, – ответил я любопытному, хотя в этот момент и сам очень хотел взглянуть на берлогу Власа. – Один мужик спрашивает другого, почему тот дверь на сортир не навесит. А тот ему в ответ: «Так ведь в нём воровать нечего!» Фред тоже считает, что, коли не владеет бриллиантами, достаточно замка на общей двери. А за ней бабка Феня следит лучше всякого сторожа.

– А-а… – И грудь выпятил: – В общем, да. Фред – шушера, а я человек солидный. Мне без замков никак нельзя. У меня есть что тырить. Спасибо дяде, помог справить новоселье, а то бы я до сих пор ошивался в Пайзе на восемнадцати метрах.

Да, здесь не восемнадцать, подумал я, оглядывая кирпичный особнячок с решётками на окнах. Могутные каштаны своими кронами, точно шатром, накрывали его.

– И ты один в этих хоромах?! – удивился я.

– Ещё нет, – последовал бодрый ответ. – Сидят, понимаешь, три старые морковки, и никак их не выковырнешь с грядки. Здесь планировались детясли, но власти поставили дяде Мите условие, чтоб развалин этих – ни-ни-ни! Пожалели расходов на новые квартиры. Чиновники, что с них взять. Но я взял дохлятинок в оборот, муштрую по всем правилам социалистического общежития! – расхохотался Липун и доверительно склонился ко мне: – Дядя Митя умел доводить их до кондиции, а сейчас не справляется и со своими бабами. Я своих доведу! Отбросят копыта – оприходую всю жилплошадь и заживу, как фон-барон.

Я окончательно убедился, что два сапога – пара, и Влас по натуре настоящий кровосос.

Он распахнул дверь просторной комнаты. Я вошёл и осмотрелся. Если судить только ней, Влас лишил пацанву прекрасного помещения. Неужели никто не взбунтовался? Наверняка были жалобы и попытки приструнить захватчиков, но, как водится, сверху рявкнули, и Липуны одержали викторию. Таковы «правила социалистического общежития», которые и мне встали поперёк горла. А «дохлятинок», без сомнения, быстро хватит кондратий…

В убранстве комнаты преобладала, как сказали бы оба профессора – и Алпатов, и Чегодаев – эклектика. Лавка немецких давностей! Спальный саркофаг с пыльным балдахином, громадный письменный стол, резные кресла из разных гарнитуров, похожие на прусских офицеров своими прямыми спинками. Самой фигуристой оказалась высокая этажерка, заставленная фарфоровыми безделушками, стаканами и стаканчиками, пузатым графином дымчатого стекла. На нижней полке, как мастодонты, покоились увесистые фотоальбомы, затянутые в кожу и окованные тусклой медью. Любопытства ради заглянул в один из них и обнаружил, как и ожидал, выцветшие снимки бюргеров, сделанные, несомненно, ещё в прошлом веке. Зачем они Власу? Имелся просторный диван, прошитый квадратами, как ватное одеяло, ломберный столик и… Нет, всего не перечислить. Разве что тома классиков марксизма-ленинизма? Их стопы пылились под столом рядышком со связками «Известий» и «Правды». Занятно…

Влас вернулся, когда я разглядывал картину в широкой золочёной раме. Морской пейзаж, выписанный очень тщательно, мне понравился. Наверное, из-за обилия парусных кораблей. Судя по названию на латунной табличке, это был гамбургский порт середины прошлого столетия: частокол мачт, перекрестья рей, сложная и такая заманчивая паутина оснастки, паруса, приспущенные для просушки. Я не мог оторвать глаз. Разбередило душу! Все детские мечты вылезли наружу. Даже рассказ, написанный, кажется, в пятом классе, в котором бесстрашные Джек и Гарри убирали паруса во время шторма, а ветер непременно ревел, а волны были обязательно свинцовые. Мой второй дядя по отцу, Михаил Трофимович, будущий спец по Чернышевскому, не оставил от рассказа камня на камне. Особенно досталось «бесстрашным Джеку и Гарри». Откуда они взялись, спрашивал он, когда в России полно «бесстрашных Иванов»?!

– Что, нравится? – спросил Влас, увидев, что я пялюсь на марину. – Подарок дядюшки. Он в сорок пятом выселял фрицев в их фатерлянд, ну и прихватил где-то на память. А мне преподнёс на новоселье.

Я ничего не ответил – и без того ясно, откуда она взялась: из особняков Кёнигсберга, что уцелели после штурма. Да и к чему дискутировать, когда в руках у Власа большая сковорода, а на ней, с горкой, куски жареного мяса! У меня аж слюни закапали от запаха этой вкуснятины, осыпанной золотыми дольками лука и пылью перца. Царское угощение скрашивало визит: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Угрызения совести не мучили меня: хрен с ём, что с дитём, лишь бы целка была!

– Фрицам разрешалось взять, что в руках унесут, – просвещал меня Влас, наливая водку в поместительные рюмки. – Все и побросали. Ну, а… всё равно бы растащили. Не дядюшка, так другие. Охочих до чужого добра было много.

И снова я ничего не сказал. К чему? Горбатого могила исправит, а очевидность всегда очевидность: конечно, разграбили б! У советского народа «экспроприация экспроприаторов» – наследственная болезнь. Грабь награбленное, тащи всё подряд, откуда угодно и сколько угодно. Лишь бы плохо лежало. Ведь и я вёл себя за столом, исходя из тех же принципов: подцепил вилкой самый большой кусмень и ждал окончания Власова тоста «за знакомство».

Мировецкий закусон! Не заметили, как прикончили бутылку и очистили сковороду. Появилось холодное мясо. С горчичкой – объеденье! А огурчики, а грибочки? А ещё то и сё! Влас, хотя и людоед, как и дядя, но гурман. Я ему поддакивал и нажимал на жратву.

Когда ополовинили вторую бутылку, Влас, будто вскользь, спросил о Вшивцеве. Мол, не встречался ли? Знаком, а как же! Ответил дипломатично, но, в общем, душой не покривил. Виделся с ним всего два раза и разговоров не вёл, знакомы шапочно. На Новый год сидели у него с Фредом, но ушли, не досидев вечера. А недавно я сам выставил его, пьяного, из Пещеры. Было ясно: Власа по-прежнему интересует подноготная Аркашки. Значит… гм, нужно не расслабляться, держать ухо востро, ибо Влас начал перекрёстный допрос, касавшийся теперь меня самого. Умело вёл. Под кожу лез осторожно, со смешочками. Всякий раз давал понять, что мы теперь не разлей вода, что скорешимся и на одном пароходе отправимся в моря.

Возле полуночи Влас предложил остаться у него. Диван, мол, в твоём распоряжении, а утром вместе почапаем на работу. Я прикинул: Моурави накормлен и сейчас ударяет по бабам. Утром можно проложить курс мимо Пещеры, встретить гуляку, выдать паек и сесть на автобус не у «хлебного», а у «мяса-рыбы». Прикинул все это и согласился: разморило, и не было желания на ночь глядя тащиться домой пустырями-переулками.