Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая

– Ну… обезьянего в нем мало. Полная луна – да. И носик! А насчёт голоса… не слышал. Он зыркнул на меня и молча просек к бабке.

– Может, услышишь ещё, Миша. Это ж и есть Влас Липунов, племяш твоего людоеда.

– О-о!..

– Во-во! Врага нужно знать в лицо, но… – он сунул книжку на полку и закончил: – Но связываться не советую. Мразь, не лучше дяди. И грязь. Только испачкаешься.

– Ну, и хрен с ним, – ответил я на это.– Меня больше интересует арсенал «полковника». Неужели менты не знают о нем?

– Если ты Петю имеешь в виду, то он постоянно ведёт с Аркадием воспитательную работу, но… тщетно. О клептомании слышал? Человек ворует все подряд и знает, что это плохо, а остановиться не может – болезнь! Вот и у нашего друга одна, но пламенная страсть: личное оружие. Не ворует, понятно. Здесь по лесам много ещё валяется этого добра. Пацаны таскают Аркашке, а он каждую ржавульку до ума доводит. У него и другие каналы имеются. Он же механик. Золотые руки! Знают чины о его страстишке, потому как приглашают для срочного и сложного ремонта. Но смотрят как на причуду.

Я подивился странности человеческих увлечений и больше расспрашивать не стал. Да и Фред, которого я не видел три дня из-за заварушки на его станции, спохватился и вынул бумагу, подписанную директором.

– Сам и отнесу твои документы в паспортный стол, – добавил он, – но ты пойдёшь со мной, чтобы заполнить «листок прибытия». А после девятого мая, Миша, я исчезну. Авария на грэсе была не столько серьёзной, сколько изматывающей. В местах, куда трудно добраться. Устал как собака, так что надеюсь отдохнуть у белорусов.

Сбылось! Темницы рухнут, и – свобода!..

Это было так долгожданно и неожиданно, что я потерял дар речи. Серое наполнение черепушки сделало «оверкиль», а когда снова приняло устойчивое положение, я больше не думал ни о Власе Липунове, ни о Вшивцеве с его арсеналом. Этюды, накрашенные днём, тоже показались пустой забавой. Так оно и было в те дни. Словом, показался, как нынче говорят, свет в конце туннеля, и дух мой воспарил в поднебесье.

С пропиской, к счастью, проблем не возникло.

Паспортистка тиснула в документ вожделенный штампик, военкомат тоже оприходовал мигом, и я почувствовал себя лёгким пузырьком, взмывшим из глубин бюрократической тьмы на поверхность жизни, к свету.

Да, свершилось! А тут и Фред собрал чемодан. Он пожелал мне удачи, а вольный казак, оседлав коня, бросился на приступ новых твердынь, которые тоже окружали рвы, надолбы, препоны и рогатки. Запрыбхолодфлот я выбрал по двум причинам. Во-первых, Эдька Давыдов после северного перегона перебрался в эту контору, во-вторых, её мне посоветовал Рэм Лекинцев, которого я встретил в городе. Он в должности второго помощника подвизался на рефрижераторном пароходе «Калининград».

– Оформишься, – предложил мне Лекинцев, – просись к нам.

Я сказал, что оформление – дело канительное, а там… куда пошлют.

Так я оказался в «холодильнике».

Формальности, что встретились на первой стадии, не заняли много времени. Заявление о приёме на работу, автобиография, анкета с многочисленными вопросами (ответы давать в развёрнутом виде!), прочая дребедень заняли полдня. День ушёл на медкомиссию, неделя – на ожидание решения о моей дальнейшей судьбе. Она бросила кости, и мне выпала «четвертая подменная команда», а это значит – метла, совок, лопата, носилки, то есть уборка территории холодильника, или куда пошлют. Вплоть до стадиона «Балтика», где мусора тоже хватало.

А ещё в команде оказался… Влас Липунов. Мясник решил поменять профессию и подзаработать на рыбе.

Дух человека, точно так же как его плоть, не может существовать без постоянной пищи.

«Избранные мысли Лабрюйера с прибавлением избранных афоризмов Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье» я отыскал на ВКС. Соблазнило предисловие Льва Толстого: книжка была издана аж в 1908 году. Дух я поддерживал чтением и тем, что время от времени доставал этюдник. Плоть же ублажал за счёт господачек. В «подменке» платили семьдесят процентов матросского оклада, а тот, у матроса первого класса, равнялся восьмистам и двадцати пяти рублям. Но я-то был «второклассником» и, значит, получал сущие слезы. К тому же, сдаётся мне, эти цифры более поздние. Не помню. Помню лишь то, что ремень я затягивал на последнюю дырку. Талии моей могла бы позавидовать институтка, а сам я был стройным, как кипарис.

Бахус ворчал, а что ему оставалось? Не мог же я лишить Велмоура его доли жратвы?! Деньги, оставленные Шкредовым, растаяли, как сон, как утренний туман. Приходилось тратить на скумбрию толику своих капиталов, и я надеялся, что по возвращении хозяина его не встретит облезлый «шкилет». Самого же поддерживало сознание, что я наконец при деле, что tегга fiгmа – лишь временное прибежище для моего грешного тела. Душа все равно парила в небесах, качалась на волнах вместе с чайками и ждала, ждала, ждала своего часа, когда и тело последует за ней, от терний к звёздам.

Я вёл скучную жизнь затворника, но как-то вечером Пещеру посетили господа офицеры. За их спинами незримо, но ощутимо маячил Бахус, от которого несло не молодым вином, а сивухой.

Не вовремя явились. Я пребывал в миноре. В моё отсутствие кот спёр на кухне курицу Маленькой Бабки и успел отгрызть ногу, прежде чем получил по загривку. Бабка сделала мне выволочку и пригрозила Велмоуру. Есть, мол, у неё человек, который в случае новой диверсии быстро освежует скотинку. Она конечно же говорила о Липуне, и если Вовенарг утверждал, что «от людей и от времени можно ожидать любых сюрпризов и любых козней», то я подспудно чувствовал, что от Власа можно ожидать чего угодно. Но все же рассчитывал, что до казни дело не дойдёт. Не решится покуситься на собственность Великого Джазмена.

Незваные гости сразу расположились за колченогим столиком, пошвыряв плащи и береты на Ложе Прокруста (все в Пещере имело имя собственное) и вывалив на отраду Лукулла бутылку «московской» и кое-какую рыбную снедь.

Стаканы, вилки и хлеб я выдал безропотно, однако от выпивки отказался, что вызвало приступ искреннего веселья: домой принесли, ко рту поднесли – угощайся! А он кобенится! Да где ж это видано, где это слыхано, чтобы рыбак, да к тому же мазила, отказался вздрогнуть?! А вот отказался! Вынес их одёжки на вешалку, брякнулся на Ложе и, взгромоздив на пузо Велмоура, принялся мрачно созерцать распоясавшееся офицерьё.

Остаканившись и закусив, гг. офицеры забыли обо мне и заспорили о джазе. Бокалов, имевший отношение не только к оформиловке, но и к живописи, а может, в отсутствие достойного оппонента, каким был Фред, пытался доказать Вшивцеву, что джаз – говно, что лишь Чайковский достоин стоять на пьедестале, а вы, а эти!.. Он выковырнул с ВКС небольшой словарик и прочёл, брызгая слюной и хватая Аркашку за плечи: