Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая

Старик в пальто, наброшенном на бязевую обмундировку, метался у стола, наступая на завязки кальсон и размахивая руками. Я начал обуваться. Руки не тряслись, но шнурки никак не попадали в отверстия.

– Добился, злыдень, разбудил парня? – Старуха не вынула рук из мыльной пены и не обернулась. Покосилась на меня и продолжила шоркать о доску полосатый тельник. – Извинись перед Михаилом. Он, поди, всё слышал.

Злыдень просверлил меня налитыми кровью зенками.

– Извини-и-иться, курва старая?! Он ВСЁ слышал, так он щас ещё ВСЁ и получит! Пообещал, беснуясь, и выскочил в сени.

Со шнурками, наконец, удалось справиться. Я снял куртку с вешалки, но надеть не успел. Отставной выродок выскочил в кухню – прямо ко мне! И взмахнул топором. Я не дал нанести удар: шагнул под замах и, войдя в «клинч», выкрутил топорище из костистых пальцев, швырнул в сени и начал одеваться. «Злыдень» выскочил следом.

– Миша, поостерегись моего придурка! – предупредила хозяйка, стряхивая с рук мыльную пену. – Он, подлец, коли задумал что, обязательно повторит.

Действительно, придурок. Он не вернулся в кухню, а обежал дом и вышиб обухом оконную раму, завыл, заухал и сгинул во тьме.

– И куда же ты, Миша, теперь? – спросила старушка, глядя на меня жалостливо, по-матерински.

– Видно будет, – ответил ей и направился к двери, стараясь не ступать на стекольное крошево. – Присмотрите, пожалуйста, за вещичками. Зайду, когда определюсь.

Дьявольщина, снова на распутье!

До семи утра я куковал на Северном вокзале, а потом оказался на скамье возле пруда за Домом рыбака. Здесь и обнаружил рядовой милиционер Петя Осипов своего «боевого товарища».

– Мы достигли высшей точки курдля – его макушки, – торжественно провозгласил директор. – Оглянитесь вокруг. Какая величественная панорама города открывается отсюда! – воскликнул он, заметно голубея, и даже проворковал что-то вроде: «Этотам моя столица Энтеропии родной!» Я посмотрел: панорама действительно открывалась величественная.

– Ты чо такой мрачный? – спросил Петя. – Сидишь, как бука, в такую рань. С вахты, поди?

– С подвахты! – обозлился я и плюнул в пруд.

– Ну-ка, рапортуй, – потребовал рядовой Осипов.

Я не стал отнекиваться. Выложил все, как есть.

– Вот скотина! – возмутился Петя. – А в высших органах благоволят этому палачу! По торжественным датам, бывает, вывозят в президиумы, а он назюзюкается в узком кругу и с эскортом – восвояси. Что нам предпринять, а? Ко мне нельзя. Квартирка – скворечник, а народу в ней, что в Ноевом ковчеге.

– Я и не навяливаюсь…

– Ещё бы!.. – Петя задумался и вдруг возопил: – Эврика! И Ленин великий нам путь озарил! Согласно его указанию, мы пойдём своим путём. Вернее, покатим в автобусе. Тридцать вёрст – пустяк для служивых людей. Последний верстовой столб – и рабпоселок Светлый, а в нем – великий джазмен Фред Шкредов. На сцене – Шредер, а вне её – машинист тамошней ГРЭС. Клянусь портупеей и верным тэтэшником: великий человек приютит тебя в своих апартаментах.

– Мне нужен просто угол с пропиской.

– Так он тебя и пропишет! – не усомнился Петя. – Запросто! Фред – великий человек. Артист, как я. Но я служу Мельпомене, а он Евтерпе. А ты художник! Сдружимся, слюбимся, верь! В нашей компашке тоже малер имеется. Фред барабанит при Доме культуры, а Витька Бокалов при нем же задники малюет. Едем?

Я все ещё сидел. Думал.

– Сомневаешься? – не отставал рядовой Петя. – Дом, правда, ведомственный, но Фред с директором вась-вась. Тот подпишет заяву, и тебя пропишут, – хихикнул он.

И мы тронулись в путь.

Петя болтал, я молчал, а когда автобус въехал в посёлок и остановился возле хлебобулочной, всё же спросил его, где мильтон повстречался с Мельпоменой. Тоже в здешнем Доме?

– Пару раз гастролировал с милицейской труппой, – скромно признался он и заважничал, «играя на зрителя»: – Но я уже созрел не для здешних подмостков, а для столичной сцены! Мне подавай Гамлета, дядю Ваню и Ромео с Джульеткой!

Я с сомнением оглядел рядового Осипова.

Белобрысый… Оттопыренные уши иной раз шевелились, ей-ей, как у добродушной дворняги, а глаза хотя и искрились весельем, но, по-моему, не годились ни Гамлету, ни Ромео. Я вообще сомневался в его артистических талантах, и, видимо, что-то эдакое отразилось на моем лице. Он это заметил, когда я сказал, что с ролью Джульетки он бы, пожалуй, справился. Петя усмехнулся и прямо на глазах превратился в расторопного чичероне.

Да, я ошибся: он был создан для сцены!

– Вглядитесь! – предложил мне «гид», поводя в стороны и тыча перед собой обеими руками. – Перед вами чудо-юдо, восьмое чудо света, грандиозная першпектива Краснофлотского переулка! Замрите в божественном экстазе и как бы умрите! Вижу, вижу, как замерли уже ваши потрясенные души! Да-да, вы потрясены, так как видите родное захолустье великого маэстро, задворки цивилизаций, но… Но! Скромность и уединённость – вот истинная причина того, что Фред Шредер предпочёл окраину сего града его фешенебельному центру. К тому же перед ней меркнут красоты Ведадо и Елисейских полей. – Он закатил глаза и захлебнулся восторгом. Отдышавшись, затараторил: – Вглядитесь, наконец, в этот непревзойдённый шедевр шлакоблочного зодчества, вознёсший свои многочисленные… свои… один, два… свои многочисленные два этажа до уровней Колизея, Нотр-дам-де-Пари, Эмпайр-Стейт, который Билдинг… Нет-нет, можно бесконечно перечислять известнейшие строения, но ни одно не годится в подмётки шлакоблочному дворцу Фреда Шредера!

Петя забегал вперёд и обращался к «многочисленной» публике, срывая голос до крика и сажая до шёпота. Играл мильтон вдохновенно!

– А вот, дорогие товарищи, гордо покосившийся общественный нужник! Сколочен в незапамятные времена безвестным левшой, но мастером высочайшей категории, в духе добротного отечественного классицизма. Затем устремите благожелательный взор на живописные курятники а-ля рокайль, на мощные завитки местного барокко, пардон, другого сортира, на весь ландшафт, вобравший в себя, пся крев, лучшие черты прусской и русской земли!

Импровизация закончилась у входа в «шлакоблочный шедевр». Напоследок гид обратил моё внимание на «циклопическую кладку строения, достойную титанов», и предложил войти. Он распахнул дверь, но первым шмыгнул в неё… толстенный котяра, ростом с добрую болонку.

– Эта особь… зовут её Великий Моурави, собственность великого джазмена. Подпольная кличка – Велмоур. Он тоже велик и удачлив во всём, что касается жратвы, спанья и баб.

Меня разбирало любопытство.

Если этот Шредер-Шкредов так же прост и дружелюбен, как рядовой Осипов, так же, как и он, отнесётся к моему появлению в его обиталище и моей просьбе, то… думал я, похоже, я нашёл в Светлом эквивалентную замену Хвале и Жеке Лаврентьеву. Ну, почти эквивалентную.