Марина Нагайцева - Пьесы для провинциального театра

– На довольствие талоны где можно получить?

Поток вопрошающих не иссякал, поэтому организатор отправки поворачивался вправо и влево, пытаясь отвечать сразу и всем, но ничего путного из этого не выходило.

– Товарищи, давайте по очереди, так будет быстрее для вас и удобнее для меня. Задавайте только конкретные вопросы, требующие незамедлительного решения.

– Носилки нам нужны для роженицы, не дойдёт она сама. Вы уж помогите, пожалуйста, – попросил Филипп.

– Будут вам носилки, хлопцы, – обнадёжил ответственный человек. – В каком вагоне женщина?

– В шестнадцатом.

– Кто же её сюда прислал? Сказано же было, только работоспособных мужчин на северное направление. Смотрю список прибывших и волосы дыбом: на тысяча семьсот сорок два человека лишь двести мужиков, остальные – дети, женщины, инвалиды! Сегодня же буду писать в Севкрайком и ЦК, чтобы прекратили эти извращения. Вы не волнуйтесь, товарищи, я сейчас распоряжусь насчёт вашей семьи.

– Скажите, долго ли ехать до места?

– Недалеко, около пяти километров.

– Хоть что за район, как называется? – задал вопрос Василий.

– Ленский район, товарищи.

– Там город или село?

– Поселение для раскулаченных. Там вас уже ждут.

Картина, открывшаяся глазам обнадёженных людей, была безрадостной: никакого поселения за станцией не оказалось, их встречал мрачный еловый лес, растянувшийся на сотни километров, а вместо тёплых домов и комнат ждала заброшенная, промёрзшая церковь.

– Вы что, с ума посходили? Вы куда нас привезли?

– Скотину – и ту в тёплом хлеве держат зимой!

– Мы не преступники, но лучше отправьте нас в тюрьму!

Местные жители, встречавшие прибывших переселенцев, сами были испуганы: такого скопления гостей они никак не ожидали.

– Граждане раскулаченные, вы зря возмущаетесь, – пытался восстановить порядок поселковый комендант. – Нам говорили, мол, человек сто будет переселенцев, а уже несколько сотен навезли. Куда прикажете вас девать? На всё село у нас всего десять дворов. Мы-то думали, что разберём вас по домам, к себе поселим временно, а вас всё везут и везут. Нет у нас места другого, понимаете? Ни сараев, ни бараков, ни пустующих домов.

– Как нет? А зачем тогда соглашались принимать переселенцев?

– В том-то и дело, что мы несогласные были, да кто нас слушать-то стал? Мы говорили, что климат у нас суровый, а помещений для проживания нет, строить новый спецпосёлок придётся ни один год. Объясняли, что зима у нас длинная, что навигация только в мае начнётся, тогда сможем хотя бы переправить людей на правый берег Вычегды, а нам уже с февраля шлют эшелоны. А что здесь? Болота и непроходимые леса! Некуда нам вас деть, понимаете? Теперь вам надо до весны как-то здесь продержаться, в этой церкви. Мы ж – люди, такие же, как и вы, выполняем приказ. Что ж теперь нам всем делать-то? Только терпеть. Как говорится, Бог терпел и нам велел.

Пожалуй, эти слова сочувствия немного утешили толпу отчаявшихся спецпереселенцев.

Перед входом в церковь образовалась большая очередь: входящие трижды крестились и кланялись в пояс, читая молитвы к каждому поклону.

– Вниду в дом твой, поклонюся ко храму святому твоему в страсе твоем. Господи, настави ми правдою твоею, враг моих ради исправи пред тобою путь мой…

Попав внутрь храма, люди застывали в немом почтении к христианским святыням.

В двухэтажном здании бывшей приходской церкви, в котором им отныне предстояло коротать дни и ночи, было два придела: нижний – левый, посвящённый Чудотворцу Николаю, и нижний – правый, названный в честь Знамения Пресвятой Богородицы. Несмотря на то, что теперь они имели жалкий вид, были полностью разорены и использовались под склады, толстые каменные стены хранили ещё следы росписей, и светлые Лики Святых сочувственно взирали на появившуюся из ниоткуда паству.

– Не задерживайтесь подолгу у входа, граждане, проходите внутрь, церковь не действующая. Пока размещайтесь на первом этаже, на полу. С завтрашнего дня всех сильных и здоровых мужчин ждём на работу. Первым делом нары надо сделать.

– А довольствие нам причитается?

– Только работающим – четыреста граммов хлеба в день, шесть – сахара и семьдесят пять граммов воблы.

– Картошка или крупа хоть какая-нибудь будет? Детям-то тоже есть надо!

– Нет, овощей и круп нет. На иждивенцев пока норма не установлена. Главное, работающих накормить. Сейчас ещё подвезут партию раскулаченных, так что вы потеснитесь. Если уж совсем невмоготу, то второй этаж занимайте, Вознесенский. Он, правда, летний, там совсем холодно.

– Воды бы испить нам.

– Граждане, пока придётся растапливать снег, другой воды нет, реки все подо льдом.

– Мыться где? Баня имеется?

– Уборная?

– Нет, бани нету. А уборная – вон целый лес перед вами!

Наконец, люди угомонились и стали обустраивать себе места для ночлега.

Через час привезли вторую партию спецпереселенцев из Поволжья.

– Ивановы есть? Петровы есть? Степановы? Евсеевы? Мазановы? Просянкины? – вновь прибывшие не теряли надежду встретить среди ссыльных своих родственников или соседей.

– Есть! – Филипп и Евдокия бросились навстречу брату и его семье.

– Гора, родной! До последнего надеялись, что хотя бы вас с Леной оставили в Петровске.

– Думаю, никого из наших там не оставят. Мы как кость поперёк горла, вечный упрёк их политике грабежа и насилия.

Стемнело рано. Ночной мрак поглотил тела измученных и голодных переселенцев, коротающих ночь на ледяном полу. Они спали сидя, прижимая к груди малых детей, пытаясь спасти их от нестерпимой стужи собственным дыханием.

Любопытная полоска лунного света проникла в разбитые окна церкви, прогулялась по стенам и высветила лик Мадонны с младенцем на руках.

Утро следующего дня началось с недобрых событий.

– Граждане раскулаченные, я – Тихон, приставленный к вам надзиратель. Все живы-здоровы?

Небольшого роста плечистый человек в телогрейке и войлочных бурках с галошами стал протискиваться между плотно сидящими людьми, пристально всматриваясь в их лица, будто пытаясь запомнить своих подопечных раз и навсегда.

– Господи Боже, – воскликнул он, наткнувшись на безжизненные тела, и снял шапку-ушанку.

Отошли в мир иной самые пожилые мужчина и женщина, на вид лет семидесяти или больше. Они так и застыли на полу: скрюченными от холода, с открытыми, беззвучно кричащими ртами. Предсмертная агония перекосила страдальцев, сделала совершенно неузнаваемыми их лица.

– Царствие небесное рабам Божьим…

Имена их были никому неизвестны. Сверка переселенцев ещё не проводилась.