Дмитрий Назаренко - Оркестровая яма для Катерпиллера

Большую часть зарплаты Троицкий отдавал матери, остальное расходилось незаметно – столовка, проезд. А если купить одеколон иностранного разлива с долгим запахом или ещё что-нибудь в таком духе, денег не оставалось вообще. Получалось, на работу он ходил неизвестно зачем. Детей отдают в школу на продлёнку, а бестолковых парней – на работу. На свидание со своей девушкой Троицкий шёл с бутылкой и пятьюдесятью копейками в кармане. На цветы уже не хватало. Он, конечно, переживал, что не хватало, поэтому бутылку обычно выпивал сам. Короче, справлялся. Жизнь летела стрелой только во время отпусков, а потом целый год стояла где-то на запасных путях, ожидая отмашки. В этот раз не получилось. Вместо отпуска он загремел на бюллетень. Весь сентябрь выездные комсомольские активы и ночные смены на работе заканчивались одинаково весело. На учёбу в Подмосковье в дом отдыха собирались знатные комсомольцы со всего района. И если первые полдня всё было чинно и по уставу ВЛКСМ, то далее наступало время мастер-классов по различным формам аморального поведения. Пили третий день. Троицкий тормошил чопорную девицу в очках и смеялся над собственной шуткой громче всех.

– Валька, ты чё как Лермонтов в гробу? Давай, шевелись!

Глава комсомола крупной государственной организации, отдалённо напоминавшая поэта, вытирала высокий бледный лоб, покрытый испариной, и вместо того, чтобы упасть на пол, падала в объятия комсомольца-актёра Баблова.

Hey, midnight dancer, oho-oho

Hey, big romancer, oho-oho

Come on, let’s do

The midnight dance.

Что может быть лучше, чем танцы под музыку диско? Музыка играет все громче и громче. И даже совсем не страшно, когда часа в три ночи в дверь номера громко, долго и очень официально стучат. Троицкий решительно распахнул дверь и, глядя в грудь расплывчатой фигуры в проёме, старательно произнёс, двигая одеревеневшими губами:

– А нам Вчеслав Якльч Рогффф разршил…

Первый секретарь Краснопресненского райкома ВЛКСМ товарищ Рогов кивнул:

– Ну, раз разрешил, продолжайте.

Инструктор райкома, весёлая девчонка, похожая на маленькую полненькую белку, с притворным гневом запищала:

– Ты, совсем! Не видишь, что ли? Сразу после учёбы ко мне. Выговор тебе! И всем выговор! С занесением!

Всё захохотали. Выговор после учёбы обернулся ещё какой-то дискотекой на пару дней по линии комсомола в одном из главных банков СССР.

На работу Троицкий заскакивал отдохнуть и отоспаться, а домой не появлялся совсем. Бабье лето завершилось ночным авралом на работе и профсоюзным собранием, на котором его отдел лишили квартальной премии. Его упомянули отдельно. Он понял, что с очередным повышением придётся подождать. Ещё год назад он перенёс бы такое играючи, но в этот раз что-то пошло не так.

– Дистония на почве стресса и перенапряжения. Криз. Хренозепам. Жополидол. Хуевалол. Принимать. Соблюдать. И самое главное. Своё это. Прекращать. Вы что себе думаете, а? Болит? И ещё не так будет!

Участковый врач продолжала пугать незнакомыми терминами. Но его беспокоило только одно. Отпуск. Через две недели солнце пропало совсем. Серое небо, похожее на мокрую простыню, с каждым днём опускалось всё ниже. Мокрые листья толстым слоем лежали на мостовой, и сдвинуть с места их было не под силу даже сильному ветру с дождём.

Троицкого так и не отпустило бы, если бы товарищ не дал ему четыре крошечные пилюли:

– Вот, возьми. Примешь. Что останется – вернёшь.

Помогло сразу. Он поплёлся закрывать бюллетень.

– Всё. Выписывайте.

– Что такое? Как? – закудахтала доктор.

– Вот, – он протянул ей блистер.

– Сереназ. Да вы что! Это же галоперидол! Такое в психиатрической скорой вкалывают буйным!

Он пожал плечами. Каждый умирает в одиночку.

Куда ехать в отпуск, было непонятно. Турбюро в Петроверигском переулке напоминало пункт приёма вторсырья. Предложение, которое ему сделали, было соответствующим. Конец октября Троицкий встречал в строительном вагончике на берегу реки Псоу на границе с Абхазией. Двери на территории туристической базы были заколочены. Сезон закончился. Днём было тепло. В свои короткие приёмные часы лето ещё работало. Можно было загорать и купаться.

Соседом ему случился закройщик из Подмосковья – молодой весёлый еврей. На турбазе были вчетвером: они вдвоём, директор и сторож. За забором жизнь кипела вовсю. Дом отдыха ленинградских работников гражданской авиации «Крылья родины» радушно принимал гостей. Это была планета женщин. Одни бортпроводницы. Мужчин там не было вообще. Два пьяных, никогда не просыхающих авиамеханика и пенсионер, зачем-то приехавший с женой.

Через неделю по ночам стало совсем холодно и сыро. Из тёплых вещей у Троицкого случайным образом оказался только акриловый свитер.

Троицкий поплёлся в Адлер за обратным билетом. В очереди кассы он увидел её. Во всём белом, она была с обложки журнала «Америка», тогда как остальные обитатели очереди едва ли смогли бы попасть на страницы журнала «Юный натуралист» в раздел «комнатные уродцы». Она была с подругой. Троицкий, не помня себя, подошёл и что-то промямлил. Ответ был твёрдый и вежливый, с подтекстом – нет.

Вернувшись к своим вагончикам, он снова увидел этих двух ангелов. Ангелов с крыльями родины за спиной. На этот раз они встретились как старые знакомые.

Кормление в вагончиках было поставлено на самотёк. То есть отсутствовало. На другом берегу реки Псоу была хинкальная. Одному туда идти не хотелось. Втроём оказалось вполне. По пути они пересекли кладбище строительных вагончиков. На территории не было не души. Но от профессионального взгляда скрыться невозможно. На следующий день директор базы, низенький полный дядечка, вылетел навстречу с распростертыми объятиями:

– Э, слушай, зачем так ходишь? Всё время мимо. Давай ко мне – с девушка один, другой в гости. Я народный поэт Абхазии. От чистого сердца зову! И сын еврейского народа, твой сосед из вагончик, тоже давай.

Дважды приглашать было не надо. Абхазское застолье, да ещё после двух недель голодухи, это чума. Длинный стол, накрытый клеёнкой, заставленный всем на свете, что родит эта земля и готовят её сыны. Кувшины с вином, как небоскрёбы на Манхэттене. Зелень, непроходимая и нескончаемая, как джунгли Амазонки. Еда, еда, еда. Без конца и края. В конце застолья хозяин предложил гостям вина. Розовое, лёгкое, вкусное, игристое. Оторваться невозможно. Но это был прикол. Абхазская шутка. Вино было специально не пастеризованное или что-то вроде того. Через некоторое время эта штука срабатывает. Начинается адский метеоризм. Женщины, мужчины, ангелы и черти. Танцуют все. Не переставая. Смущаясь поначалу. Потом уже нет. Гости расходятся задворками, не глядя друг на друга. Под звонкий хохот хозяина, который слышен за сотни метров. Знакомство с абхазской поэзией сплотило делегацию гостей. На следующий день гостеприимство проявил сторож. Чёрный от щетины, здоровенный детина надел белоснежную рубашку. Он подогнал к вагончикам начищенную до солнечного сияния «Волгу» ГАЗ-21 с оленем. Предложение было неотразимым.