Арсений Коваленко - Темный дом. Самая первая история любви

На «нужных специальностях» он сделал ударение, и это было слишком. Стейси начинала злиться, внутри неё заклокотал вулкан. Собрав все мысли в кучу, она, по возможности спокойно, спросила:

– Может, можно что-нибудь…

– Нет.

– А мои курсы? Я столько всего…

– Нет.

– А если я получу нужную профессию?

Мужчина равнодушно поднял плечи и наплевательски сказал:

– Идите, получайте.

Он смотрел на неё, её не видя, лениво опершись на локти. Стейси поняла, что всё бесполезно. Она упёрлось в самое толстое место бюрократической машины. Она пыталась пройти в том месте, которое специально было создано для того, чтобы через него нельзя было пройти. Стейси знала от знакомых, что если бы даже у неё было нужное образование, то этот идиот непременно бы заметил, что уровень её образования недостаточен для комической программы. Это понимал лысый мужчина, и это понимала Стейси. Зачем она вообще пришла?

Не прощаясь, она встала и вышла из комнаты, демонстративно громко хлопнув дверью.

Она пыталась решить проблему и так и эдак. В меру своей профессии пыталась водить знакомство с людьми, которые регулярно ели в её столовой. Но выходило это дурно, ведь повар всегда на кухне. Она наводила мосты через компанию, на которую работала, но эти мосты утыкались в туманное никуда. Её знакомые, подружки, все были за той гранью, за которой начинается космос. Каждый был где-то там, где прямой связи с нужными людьми не находилось. Многие ей сочувствовали и вполне хорошо её понимали, ведь большинство людей здесь находится не только с целью зарабатывать, хотя таких тоже хватало, а по зову сердца, по романтике души. Но романтика космоса разбивалась о бюрократический быт.

Стейси даже пошла совсем на отчаянные меры. Она позвонила домой, попыталась надавить на отца через маму. Но её родители, встав единым фронтом, непробиваемой стеной, в очередной раз отказались ей помогать.

Я иначе представлял последний день жизни. Я всегда думал, что в этот день я пойму что-то особенное и сокровенное, что на самом деле всегда было при мне, с первых дней жизни, и вот, на её закате, это «что-то» откроется для меня. Я думал, что ящик пандоры вскроется, и я пойму, зачем родился, зачем жил и зачем теперь умираю. Каждый день я думал, что поживу ещё, что «не сегодня», и впереди ещё много дней. Где-то в глубине души, я надеялся, что этот день никогда не наступит. Что само время застынет, и я буду жить вечно. Но последний день наступил. Последний день всегда необратимо наступает. В моей голове было по-настоящему чисто и пусто. Но в ней не было ясности, понимания сокровенных истин. Только полная, и всепоглощающая пустота. Никогда не чувствовал себя настолько глупым и чистым, как будто вся моя глупость прогнала ответы на самые важные вопросы, и сейчас договаривалась с пустотой внутри меня.

Сегодня я встречусь с Богами, которые подведут черту всей моей жизни, поставив мне справедливый гост за прожитое. Сегодня на меня и мой гост будут смотреть все мои предки, либо с одобрением, либо с укором. Гост это похоронный колокол, прощальный набат по нашим жизням. Получив свой гост, любая особь направлялась на переработку, а потом в магазины, на склады, к бедным, куда угодно, но в сторону ближайшего и бесповоротного конца под разделочным ножом граждан. Мне не понятна разница в его оценке, какой бы «гост» мне не дали, это смерть. Весь божественный флёр куда-то мигом сдуло. Я вспомнил историю про двух друзей с разным гостом и про неудавшегося Вождя вождей. Время каждого из них истекло, истекло и моё. Закат моих дней режет мне глаза ярким светом. Грущу ли я о прожитом? Думаю ли я о днях минувшего? Нет, ни о чём таком я не думаю. Прожил ли я иначе, если бы…

Если бы что? Пустой вздор. Как не живи, все ровно умрёшь.

По крыше фабрики глухо барабанил дождь, провожая нас в последний путь. Я слышал от других, что это явление выглядит как тонкие железные змейки наподобие еды, только падающие со всего неба, без ограничений на пространство стола. Хотел бы я хоть раз увидеть эти железные, дождевые колбаски. Я никогда не видел настоящего неба. Мудрецы и вовсе не видят его, они живут в вечном мраке закрытого цеха, но за это с ними говорят Боги. Некоторые завидуют вечности мудрецов, и вечную тьму считают малой платой за это. Мы почти ничего не знаем о своём народе, всё для нас потемки. Но я знаю, что мы дети звезды, яркой и сильной. Жизнь во мраке для нас хуже самой смерти. И мои мысли только что о небе, о любом, холодном или добром, но о небе. Я готов отдать всю свою жизнь, быть съеденным прямо сейчас, лишь бы на секунду увидеть небо, его край, дотронуться рукой до воздуха на улице.

Вообще звуков дождя не было слышно, за гулом слейвофабрики, и за вечным движением подвесных кранов и из-за тысячи других причин. Но каждый безошибочно угадывал, если на улице шёл дождь. В этот миг к общему гулу завода прибавлялась лёгкая, почти не слышная дробь, которую было слышно, только если очень-очень вслушиваться. Только через много лет жизни тут можно было угадать крупные капли стальных нитей, бьющие по рефренной железной крыше. Некоторые даже различали разные виды дождя: косой или прямой, шквальный или совсем лёгкий, неосязаемый. Особенно чуткие безошибочно угадывали снег, замёрзший железный дождь, но я не очень понимаю, что это такое. Поговаривали, что когда идёт снег, крыша становится тяжелее и сильнее гнетёт сверху.

Мне плохо спалось, я проваливался в сон и выныривал из него, дверь поднималась, как в тумане, а мне на ноги падал бледный свет. Тоненькие деревья, сонно качаясь на ветру, то приближались ко мне, то отдалялись в туман. В какой-то момент сон совсем покинул меня, и я уставился в вечную темноту за лампами. Я приподнялся на локтях и осмотрелся, в полумраке было видно, что многие не спят. Кто лежит на кровати, подперев руки под голову, а кто сидит на ней, свесив ноги вниз.

Ходить во время отбоя невозможно, пол острый, и поэтому все находятся на нарах или передвигаются между ними.

Включился свет, заиграла музыка:

Дальше музыку я уже не слушал. Лучей в руках у меня нет и самой звезды тоже никогда не лицезрел. Людской шум всполохнул весь цех, пол, характерно лязгнув, опять стал безопасным.

Из громкоговорителей по всей фабрике раздался жизнерадостный голос:

– Третья трансграничная корпорация Ричард и Сыновья уже более 176 лет кормит граждан всей планеты.

Рёв голосов со всей фабрики слился в единый ответ:

– Третья трансграничная корпорация Ричард и Сыновья уже 176 лет кормит граждан всей планеты.

Древняя традиция на грани иронии и глубокого сарказма. По поверью, если точно повторить эту фразу за голосом, то это принесёт удачу. И потому сегодня в ответе слышалось чуть больше, чем обычно.