Юлия Тарасюк - Под мягким светом лампы

Анна-Мария была застенчивой на людях, но в знакомой компании – очень веселой. Агриппе она напоминала пушинку одуванчика, а иногда капризную девчонку, которую сама Агриппина могла немного усмирить, как старый пес молодого щенка. Но фундамент их дружбы созидался на твердой почве несгибаемых принципов: чувстве собственного достоинства, безмерного уважения всего живого и чувстве долга помогать иным.

Вильям присел на диван к Анне-Марии, немного развалившись, что было для него не свойственно. Это был тревожный признак усталости, когда ему нужно было набраться сил не только ото сна, но и от присутствия жены, тишины, полумрака и немного виски в бокале, сидя перед их небольшим камином. В такие минуты Анна-Мария сидела на диване позади его кресла, в умиротворенном безмолвии вышивала или шила, на что она была очень талантливой. При определенных усилиях и положительной энергии она могла бы стать выдающейся мастерицей пусть не на страну и не на Европу, но на свой город Оденбург точно. Однако ее счастьем было сидеть за креслом мужа, шить ему модельный пиджак, аналогов которому не было, или же себе немного экстравагантное, но не лишенное женственности и утонченности платье.

Вильям не любил делиться тем, что происходит у него на работе, точнее работах. Бог знает, чем он занимался, кажется, он был заведующим ирландским пабом и цирюльней, выпускавшей в мир мужчин сражающих наповал неискушенных девиц своими бакенами или новомодной стрижкой. Были у него связи в банке или он там имел небольшой пакет акций, она точно не знала, да и особо никогда не интересовалась. Просто связывала воедино те крупицы информации, которые слышала от них. Делала это без какого-либо умысла, просто Агриппина имела цепкую память и природный дар структурировать знания в голове, будто по полкам, папкам и подпапкам.

Анна-Мария тихонько погладила мужа по руке. Она очень его любила, но выражала любовь спокойно и чутко. Эта семейная пара производила впечатление оптимистичных и верных своим убеждениям людей с сильным характером, правильными манерами и уважительным отношением к людям из любых слоев общества. Нужно признать, что на это нужна недюжинная смелость, непреклонный оптимизм, открытая душа, но с верными стражами вокруг – манерами, верой и уважением себя как личности. Никто не мог пробраться в их душу, если они того не хотели. Если на них шли с оружием – они вступали в дипломатичные переговоры, а иногда и в бой. Бои часто происходили тогда, когда их горячо любимые и, благо, далеко живущие родственники пытались указать на прекрасную дорогу в будущее, которую, по их мнению, Анна-Мария и Вильям не видели, как слепые котята. У них уже наготове была тяжелая артиллерия для отражения атак. И пусть они выходили с поля боя растрепанными, но все же воодушевленными победой, когда их тетеньки, дяденьки, бабушки, кузены и даже внучатые племянницы бежали с места битвы с громкими возгласами о том, что еще вернутся и покажут-таки, как надо жить.

Агриппина на все эти семейные сцены смотрела достаточно близко, но и на безопасном отдалении, будто сидела в первом ряду театра. Она посмеивалась и находила в этом какое-то самозабвенное удовольствие, как при просмотре динамического фильма.

Родные же Агриппины жили далеко, некоторые в этой стране, другие рассеялись по миру вплоть до Аляски. Агриппина однажды гостила там и была под большим впечатлением от мощи и силы стихий. Открытые в своих побуждениях, ее родственники устроили такой радушный прием, что она терялась в своих чувствах, то ли она была королевой, то ли лесной сказочной обитательницей, с которой не всегда знали что делать, но главное – вкусно накормить. Там на Аляске Агриппа работала с ними во дворе на равных. Они жили в небольшом поселке недалеко от шумной речки, куда бегали полоскать ноги в ледяной воде после насыщенного рабочего дня. И шок, получаемый от соприкосновения кожи с водой, перерастал почти в безудержный хохот. Она с младшими кузенами хохотала, пока живот не сводило судорогой. И после того, как они обтирали разгоряченные покрасневшие ноги рукавами своих кофт и засовывали их в носки и ботинки, почти наперегонки бежали к дому, откуда уже доносился до их урчащих животов запах спеченных к ужину булок.

Когда они садились за стол, легкий озноб уступал место разливающемуся по телу теплу. И тогда на их лицах проступали счастливые улыбки, и звучал беспричинный смех. Их теплые свитера с меланжевой вязью хранили тепло, а душа наполнялась запахами и звуками уютного пространства жизни. Агриппина чувствовала себя с ними настолько счастливой и беззаботной, что ей хотелось остаться там навсегда, посвятив себя хозяйственным заботам и мелким радостям жизни. Она любила каждый клочок земли, каждую пристройку и старую деревяшку. С заборов она бережно убирала засохшие с осени сорняки. Так радостно прошли почти три недели ее отдыха, и она уже собиралась домой. Родные ее уговаривали остаться, но она знала, что лучше уходить во время радостного возбуждения, чем на его спаде. Да и родным не хотелось мешать – им тоже нужно побыть самим. Все же и в деревне хочется уединиться со своей семьей и со своими мыслями. Укладывая вещи, она уже начинала тосковать по собственному миру, поэтому большого сожаления не испытывала, прощаясь с любимой местностью и дорогими ее сердцу людьми. В аэропорту она чувствовала себя уже той дамой, которая обрела границы и надела легкие доспехи.

Агриппина сидела в кафе, попивая венский кофе и заедая излюбленным пирожным. Она сидела у большого окна, растянувшегося от потолка и чуть ли не до пола. Это было одним из небольших наслаждений, когда время останавливалось, кофе оставался той же температуры, а его запах, пробираясь в тело, поселялся в нем и впитывался в сосуды. Она в это время что-то записывала, а точнее делала вид, что писала. На самом деле она грезила о чем-то или медитировала, определенно было сказать трудно, ибо мыслей в тот момент в сознании не было, а где-то глубоко внутри проводилась бурная и оживленная работа. Но этого никто никогда не узнает, в том числе и она. Но… если позволить себе как автору заглянуть на дно колодца ее души, мы бы увидели маленького человека, гномика, который ошалело стоял на одном месте, вдыхая запах кофе. Это тот гномик, который вечно копает угольную шахту, вынося на поверхность кучу золы, и бог знает, когда он закончит работу и выйдет на пенсию. Этот маленький человечек не давал Агриппине покоя. Иногда она садится за ужин, а он как начнет копать, и все копает и копает, и спасу с ним нет. Прикрикнешь на него – он вроде утихомирится, но через несколько мгновений продолжает свою смену пока все не выкопает. Бог с ним, пусть копает, если ему так нужно. Только этот уголь потом и расходовать надо. Агриппина и расходовала – вспышками раздражения.