Юлия Тарасюк - Под мягким светом лампы

Но не сейчас. В этот момент все ее тело и душа были на одной ноте, колеблющейся в воздухе и затихающей в отдаленных углах кафе. Она наслаждалась видом старинных зданий на противоположной стороне небольшой мощеной улочки. Было прохладно, ранний октябрьский снег сошел, и люди инстинктивно сменили теплые куртки на плащи, укутавшись в изысканные шарфы и неся с собой зонтики. Погода в Оденбурге была непредсказуемой невесть от чего, то ли морские течения приносили с собой теплые массы, то ли ветер нагонял с далекого моря клубы облаков то с проливным дождем, то с вихрем снега.

Зазвучал входной колокольчик, и в кафе зашел молодой человек в дорогом бежевом пальто. Он был черноволос с небольшой бородой и немного то ли озабоченным, то ли хмурым взглядом. Это был знакомец Агриппины, и она, откликаясь на звук, узнала его и рукой пригласила к своему столику. Фриц – так звали такого же, как и Агриппина, постояльца этого кафе. Они крайне редко виделись, но эти встречи доставляли обоим интеллектуальное наслаждение и искреннюю радость. Они были знакомы с детства, когда их родители праздновали дни рождения друг друга. Характеры у детей были разными, и ситуация не изменилась, когда они выросли и обзавелись разного рода деятельностью.

Фриц было отказался от предложенного официантом кофе, но видя разморенное лицо Агриппы, все же заказал себе напиток и десерт.

– Знаешь, Агриппа, как иногда бывает тоскно на душе? Ты знаешь это чувство, будто что-то изнутри высунуло мерзкую руку и сжало тебе горло, и не вдохнуть, и не выдохнуть, – начал Фриц. – Я поначалу думал, что это связано с уходом Элеоноры. Она все же любила меня, и расставание было мучительным и тягостным. Ей от того, что она не хотела уходить, а мне – от желания, чтоб это все поскорее закончилось. И вот когда она, уходя, закрыла, а точнее прикрыла за собой дверь, оставляя флер надежды, я подошел и, заперев дверь на ключ, вздохнул так спокойно, будто тащил за собой трактор, а тут, наконец, мне разрешили его оставить, и я могу пойти домой отужинать, принять горячий душ и лечь в мягкую постель. Ты представляешь, как мне было тяжело тогда?

– Ты не производил впечатления страдальца. Наоборот, ты, кажется, был польщен, что у тебя красивая, пусть и немного глупая жена. К тому же глупость добавляет женщинам нежности в глазах таких мужчин как ты, не так? – поддела его Агриппа. – И ты теперь возомнил из себя мученика. Только я не пойму, как твоя тяжесть, уступившая место радости, переросла в тоску. Когда все повернулось не в ту сторону? Почему ты не продолжаешь наслаждаться жизнью, когда она подарила тебе ту пустую подарочную упаковку, которую ты ждал столько лет? Или же ты ждал что-то найти в этой упаковке?

– Самое интересное, что ничего-то я не ждал. Она ушла, и бог с ней, она будто сама забрала с собой тот трактор, который я тянул. Благо, у нас нет детей и обязательств друг перед другом. Она ходит на работу, пока поживет у родителей, а там глядишь, кого-то найдет. Ведь одинокие брошенные женщины кажутся такими ранимыми и нуждающимися с тепле и мужской ласке, не правда ли? – закончил Фриц насмешливо.

– Если ты хотел меня задеть, пардон, я ничего не почувствовала. Что касается твоей Элеоноры, меня она не интересует, я и раньше была удивлена, как ты живешь с пустой женщиной, которая коллекционирует цитаты знаменитых людей из женских журналов. За ее судьбу я не переживаю еще и потому, что она обязательно найдет такого же глупца, как ты, который согласится тянуть ее трактор еще несколько лет, а потом все будет повторяться и повторяться. Скучно, правда. Так что ж тебя гнетет?

Разговор начал развиваться. Ранее такого душевного откровения у них почти не случалось, а если были подобные диалоги, они быстро заканчивались. Агриппина не любила нырять на днища колодцев других людей, ибо там так же мрачно и сыро, как в настоящих.

– Поймешь ли ты меня, Агриппа… Мне очень важно, чтобы ты меня поняла, по крайней мере, мне важно самому рассказать, возможно, я и найду ответ. Тоска…, – протянул Фриц и сразу же продолжил. – Я не знаю, откуда она берется и куда уходит. А тем более как, как она это делает. Как приходит, понимаешь? Качаешь головой? Вот и я тоже не знаю. Понимаешь, в один из дней стало так тоскливо и скучно, хоть, как говорят, в омут с головой. Мне и радоваться, что я сам дома хозяин, но нет. И все тут, и не знаю. Будто пришла важная мысль, которую нужно записать, нашел блокнот, только начал писать и вдруг – амнезия, не помнишь, что с тобой случилось, и почему ты тут оказался. Так и с тоской, я все бегал, рыскал, что-то вынюхивал, за чем-то охотился, а потом «бац» – пустота. Нет, это положительно смешно. Я говорю, и самому хохотать хочется, а потом плакать. Будто таким образом эта пустота выйдет из меня и предстанет передо мной… в роли смерти. О, вот это я сообразил, ничего себе, – и он залпом выпил оставшийся в чашке кофе и сразу же запил его водой.

После минутной паузы, пока Агриппина глядела в окно на прогуливающихся и спешащих по делам людей, он продолжил:

– Дорогая, я надеюсь, что не напугал тебя?

– Не называй меня так, тебе это не к лицу, да и мне не по душе. Нет, ты меня ничуть не напугал, я даже рада, что это выплеснулось из тебя – твой демон, – усмехнулась она.

– Да, это было будто откровение. Но что мне делать с этой ледяной красавицей, почему она живет во мне? Имя ей Тоска. А по факту – Смерть.

– Не утрируй.

– Ты же меня знаешь, я – железный Фриц. И вашей фрейдовской терапией меня не проймешь, но хандра – чувство настолько распространенное, что иногда мне кажется, будто она входит в состав молекул воздуха. Ты никогда не думала, что хандра – это часть натуры человека? Он без нее – не человек.

– Задумывалась, – моментально откликнулась Агриппина, хоть и продолжала мутным взглядом смотреть в окно. – Я часто думаю от этом: о природе человека, о его разуме и душе, и я задумываюсь, что же нас делает людьми. Ведь не новомодная одежда и возможность пить кофе с кружечки и держать ложку. Чтобы это могло быть… Умение врать, думать о своем предназначении или хандрить и впадать в депрессию? Но вот закавыка: мы не знаем, что на самом деле думают животные. Хитрить они умеют, впадать в уныние и тосковать умеют. А думать о смысле жизни умеют? Они знают, что их ждет смерть? Наверное, да, иначе они бы не улепетывали со всех ног при появлении хищника. Смысл жизни… вот что остается. Ты, Фриц, когда-нибудь думал, для чего ты живешь, для чего живут другие люди: я или уже не твоя Элеонора, вон тот прохожий за окном в сером пальто с сутулой спиной и отсутствующим взглядом? – она ткнула ложкой по направлению к окну. – Что ты думаешь обо всем этом? О роли человека в этом мире?

Фриц опустил голову и ушел в себя. И только через пару минут он готов был ответить, будто то, что сказала Агриппина, ненадолго зависло в воздухе, а уже потом влилось в его уши. Будто решившись на что-то, Фриц приглушенно произнес: