Юлия Тарасюк - Под мягким светом лампы

– Да, – отозвалась Агриппа, – мы часто забываем, что есть люди, которые хотят что-то другое в отличие от того, чего хотим мы.

Фриц как-то быстро обернулся, и на миг Агриппа увидела, что складка боли прошлась поперек его лица, и судорожно дернулся уголок его рта.

– Ты предлагаешь ценить различия, Агриппа? Тебе кажется это таким легким, или ты хочешь проповедовать, как это прекрасно, хотя на самом деле ты сама тяготишься различиями. Не правда ли?

– Давай откровенно, Фриц. Как всегда. Ничего нового. Нам всегда нужно сцепиться зубами в шеи друг друга, чтобы потом скулить в унисон про свои раны. Различия важны, и это тяжелое испытание принимать их и вживлять в свое сознание, потому что человек отвергает эту идею, как иногда материнская утроба отторгает зарождающее в нем дитя.

– Но ведь мы любим других людей как раз за то, чего нам не хватает, – мягко возразила Анна-Мария. Она была такой нежной в этот момент. Ее полноватая фигура и легкий румянец придавали ей вид классической добродушной кормилицы. – Вот мне нравится в Вилли его сдержанность и утонченное чувство юмора, которые у меня напрочь отсутствуют. Я люблю повеселиться, но шучу как какая-то прачка в конце рабочего дня, – затряслась от сдерживаемого смеха она.

– Анни, – только и произнес с нежностью Вильям.

Вот уж действительно достоинство и сдержанность, чего не скажешь о других присутствующих тут с их прирожденным чувством спора, вспышками злости и какого-то первобытного раздражения.

– По твоему мне бы стоило полюбить Фрица? – напрашивалась Агриппа.

– Нет, вы как раз очень похожи, словно двойня.

– Давайте без ваших женских сентиментальностей, – ответил Фриц, – любовь оставим в стороне, пока на собаке не зажили раны.

– Фриц, дорогой, мне действительно очень и очень жаль, – тонко протянула Анна-Мария.

– И чего же тебе жаль, Анни? – уставшим тоном спросил он, – ее жаль, меня жаль, что мир рухнул без наших отношений, жаль? Себя, может, жаль, что не сбылись твои розовые мечты о том, что каждый должен иметь пару и родить кучу детей? Так?

Щеки Анны-Марии раскраснелись то ли от стыда, то ли от негодования.

– Знаешь, что? – вспылила она. – Я просто хотела выразить тебе свое сожаление…

– Опять со-жале-ние, – по слогам произнес Фриц. – Ужалить или пожалеть?

– Свое сожаление, – сделав голос более твердым, продолжила она. – В том, что твое сердце сейчас болит. Я хотела бы, чтоб ты не страдал, а радовался жизни.

– Вот послушай, ты не хочешь, чтобы я страдал. Но страдаю я, а не ты, или же ты настолько чувствительна, что страдаешь из-за моего страдания, потому что не знаешь, как вести себя с человеком, впавшим в уныние в то время, когда ты сама наслаждаешься жизнью. А кто точно может сказать, где сейчас происходит настоящая жизнь: в твоей душе или моей? Мы чувствуем свою руку лишь, когда она болит.

Анна-Мария притихла, ей и вправду было неловко, поскольку Фриц был абсолютно прав. Она тяготилась присутствием в нем той негативной энергии, которую она пыталась избежать, как спешно, бывает, проходят мимо бездомного.

– Послушай, Фриц, – присоединился к разговору Вильям. – Твое душевное состояние может прямо сейчас выразиться как угодно. Ближе нас у тебя нет людей, прости, но это так, и только тут тебя примут таким, даже если тебе сейчас захочется, как ребенку затопотать ножками, заплакать и затребовать немедленно счастья. Мы ведь все в нем нуждаемся и чуждое отвергаем.

– Ты мне предлагаешь поучаствовать сейчас в психотерапевтическом сеансе? – зло и насмешливо ответил Фриц, но тут же спохватился, будто ему стало стыдно. – Ты рассудливейший из тех людей, кого я знаю в этом мире, но, извини, плакать и рыдать я сейчас не хочу, да и вряд ли когда-нибудь буду по этому поводу. Нет слез, понимаешь? Разве что от счастья отречения и освобождения. Но у меня пустота внутри, будто всю воду из колодца вычерпали, а подземные воды пересохли. Так и стою захаращеным колодцем посреди пустыни.

Вильям поднялся с кресла и подошел к камину. Взяв кочергу, он немного поворочал почти догоревшие головешки и подкинул свежих поленьев. Анна-Мария к тому времени отошла от обиды, Агриппа вспоминала сегодняшнюю прогулку, и на ее губах отсвечивала чуть заметная улыбка. Она была спокойна и умиротворена. Все эти разговоры – как протекающая мимо вода, что смывает с камешков налет и шлифует их. И после этой встречи все немного очистятся, скинув свою внешнюю оболочку. Сейчас они все тут обнажены до души, и теперь никому не страшно и не больно. Все сплелось в один клубок чувств разноцветными нитями, где, потянув за одну, ты уронишь весь клубок и размотаешь другие нити.

Агриппа не спеша допила глинтвейн и заглянула на дно чашки – она любила рассматривать причудливые узоры, созданные точечками опавшей на дно корицы, гвоздики и бадьяна. Она еще раз вдохнула в себя уже поблекший аромат с любовью приготовленного вина и прислушалась к себе. Голова была ясной, а взгляд вылавливал в окне украдкой падающие снежинки.

– Где вы будете встречать Рождество? – внезапно спросила она.

– Ой, мы об этом еще не задумывались на столько, чтобы начать планировать что-то. Но, похоже, мы останемся дома, – робко закончила Анна-Мария. – Да, Вилли?

– Возможно, – ответил тот. – Но так же можно присоединиться к хорошей компании, если нам предложат что-нибудь свежее.

– Например, горы, – воодушевился Фриц.

– Отличная идея, – бодро подала голос Агриппа и посмотрела на Анну-Марию.

Та в свою очередь перевела взгляд на мужа, как бы спрашивая его разрешения. Вильям утвердительно с добродушной улыбкой кивнул в знак согласия. И все весело с чувством облегчения засмеялись. Анна-Мария предложила еще глинтвейна, но Агриппина попросила заварить ей кофе, и хозяйка дома вышла на кухню.

– Я знаю прекрасное местечко, – с блеском в глазах продолжил свежую тему Фриц. – Мы там были проездом с экс-супругой. И я тогда пообещал себе, что скинув оковы брака, я отправлюсь на вершины тех гор и там выпью бокал шампанского. Боже, как это быстро случилось, воистину, мысли материальны.

– Не все, – возразила Агриппа. – Часто мы не получаем того, что желаем. Будто мы ставим на крутящийся барабан свои мечты, толкаем его, а указатель, еле вращаясь, останавливается на каком-либо из желаний. Пока докрутишь барабан до других желаний, они поблекнут и надписи изотрутся, а поверх них уже написаны новые, иногда вообще противоположные желания.

– О чем ты мечтаешь, Агриппина? – спросил Вильям.

– О чем мечтаю? Я же говорю, мечты – это нескончаемое колесо, где ты снова и снова проверяешь и перепроверяешь, что хочешь получить и можешь получить это наудачу.

– Я бы не стал так обобщать, – продолжил Вильям. – Барабан – не слишком точная ассоциация, тут все намного глубже. Не хотелось бы пересказывать всем известную теорию о космическом разуме, но, наверное, так оно и есть. Поля, – он перешел на более ласковое прозвище Агриппины. – Ты ведь чувствовала иногда, как изнутри, словно толчком пробудилось желание, и уже через несколько месяцев ты его получаешь в подарочной упаковке с подписью «От доброго волшебника».