Александр Гусев - Страх или около того

Левая рука вдруг обрела способность шевелиться. Лёха оглянулся, девочки не было. Он вбежал в незапертую квартиру. Наступила тишина. На полу валялись разбросанные стулья и книги. Тамара, тяжело дыша, медленно переставляя ноги, подошла к своей постели и легла.

– Мамочка, – услышал Лёха и, обернувшись, увидел свою новую знакомую.

Она прошла мимо, села на край кровати. Взглянула в его глаза и улыбнулась нежно, совсем как на фотографии. А потом исчезла, будто ее и не было.

Лёха перевел взгляд на соседку. Та глубоко вздохнула и сомкнула веки, а на ее лице заиграла счастливая улыбка.

Тошнота мой постоянный спутник. Комок подкатывает к горлу, стучит, пульсирует, требует выхода. Поначалу я не сдерживалась. Но это привлекает их. Они сбегаются на запах страха. Заполняют тесную комнату. Я сглатываю горечь, приказываю себе уснуть.

«Не видишь, не боишься», – твержу мантру из детства.

Тогда я впервые столкнулась с ними. Заметила возле мусорного контейнера. Они копошились, выискивая еду. Страх угнездился во мне. У него маленькие чёрные глазки, холодный нос. И морщинистый голый хвост, подергивающийся вместе с моей душой.

Мантра не помогает. Я чувствую их. Они грызут мне пятки. Поджимаю ноги. Привыкла спать, сжавшись в комок. Руки закрывают уши, лицо прячется в коленях. Спина прижата к стене. Оберегаю свою красоту от ненасытных зубов. Пятки не жалко. Пятки спрячу в туфли.

Первую неделю я кричала, билась о стены.

Ватные ноги подкашивались. Костяшки рук покрылись коркой запекшейся крови. Голос пропал. Тело непроизвольно скрючивали конвульсии. Меня рвало. Я отключалась, падала в эти зловонные лужи. Они всё прибывали. В кромешной темноте живой ковер покрывал пол. Где-то в комнате лаз, крохотный, но гибкие тела протиснулись.

Лапки исследовали мое тело, мех щекотал лицо, носы углублялись в своих поисках.

Тонкий матрац они съели давно. В тот день, когда нам забыли принести поесть. Все пайки я отдавала им. Своему полчищу. Камеры зафиксировали. О, камеры отлично видели в густой темноте, в отличие от меня! Кормить перестали совсем. Тогда пятки и стали деликатесом.

Видимо, их подкармливали, пока я качалась на волнах кошмаров. Иначе, они бы меня съели.

Глаза привыкли к темноте. Грелась я теплом десятка шерстяных тел. Укусы напоминали, что я ещё жива. Постоянный писк и копошение перекрывал утробный вой моего живота. Есть. Я хотела есть. И это чувство вытесняло страх.

Окончательно его победила жажда. Три дня назад мне отказали в воде. Ведь бдительное око замечало мои конвульсии, отвращение, желание врасти в стену.

Базовые потребности сильнее прочего. Я читала об этом когда-то очень давно. Страх бежит от вида потрескавшихся губ, всклокоченных волос, алчных глаз.

Вокруг меня бегают мясные бурдюки, полные животворящей воды. Разве человек не стоит на вершине цепи питания?

Жизнь хрупка. Пальцы крепко держат бьющееся тельце. Оно источает страх. В темноте блестят маслянистые глаза. Идеальные зубы, гордость моего стоматолога, вонзаются в бок жертвы. Сквозь шерсть проступает красная влага. Вода! Я наконец напьюсь.

Кровавый оскал обращаю к мигающему огоньку камеры. Смеюсь. Хихикаю. Голоса так и нет, ведь рот полон.

Раздаётся пронзительный сигнал. Откидываю обмякшее животное. Зажимаю уши. Им тоже не нравится. Они бегут к лазу. Я слышу шуршание торопящейся стаи. Комната пустеет. Сигнал затихает. Я погружаюсь в сон, раскинувшись звездой на замызганном экскрементами полу.

* * *

– Есть ли необходимость напоминать вам о конфиденциальности процедуры, Кейтлин?

– Нет. Я прекрасно помню, что подписывала все приложения договора.

– Значит, о претензиях нам волноваться не стоит?

– Вы помогли преодолеть мой самый страшный страх. У меня нет претензий.

– Чудесно! Тогда могу вас поздравить. Мы приготовили вам небольшой подарок!

Профессор ставит на стол клетку с крысой. Белая, маленькая прелесть с красными пуговками глаз.

– Какая лапочка! Это мне?

– Да, как символ избавления от страха. Белый – цвет очищения.

Кейтлин едет домой. Её не было два месяца. В вагоне метро она разговаривает с новым питомцем.

– Надо придумать тебе имя, пушистик! Ты само очарование.

Люди смотрят на неё. Одни с умилением, другие недоумевают.

Кейтлин рада, что согласилась на экспериментальное лечение. Ей не зря нахваливали эту клинику.

Теперь у неё нет земмифобии. Есть милейшая крыска и купон на двадцати процентную скидку при последующем обращении.

Интересно, как они будут лечить её страх высоты?

Нащупываю выключатель на стене. Яркое, видное, наверное, с соседнего двора, мое окно гаснет. Осторожно, опасливо – не дай бог, расслышат шаги сквозь открытую форточку – прячусь за кружевной занавеской, за пучками листьев олеандра. Выглядываю на улицу. Сидят: кто на лавке, кто на качелях, кто пьет пиво из бутылки, развалившись на земле.

Ладно, обойдусь, с голода не помру, хлеб-вода есть. Когда-нибудь они уйдут, тогда и спущусь в магазин. И продукты куплю, и папе сигары кубинские, просил очень.

– Эй ты, скрипачила, че вылупилась? – летят в меня злобные слова снизу, – Влюбилась что ли? Спустись, мы тоже в тебя влюбимся, каждый по очереди, – и грохот сальных смешков. Двор молчит, никто не хочет портить карму об эту шпану.

Отскакиваю от окна, задернув шторы. Бегу в коридор, проверяю замки. И отойти не могу. Кажется, шаг в комнату, и дверь откроется сама собой. «Щелк» – верхний замок. «Щелк» – нижний замок. «Щелк» – ночная задвижка. И они ворвутся. Сердце аж трещит от волнения. Вдох, вдох, вдох, выыдох.

Утро стирает вечерние страхи. На кухне папа колдует у плиты, запахи божественные. Но завтракать некогда, закидываю скрипку на спину и выбегаю.

– Настенька, доченька, ты вечером репетируешь?

– Ага, – отвечаю я на бегу.

– Осторожнее там, – несется вслед с балкона третьего этажа, – и не…

– Пора бросать. Не забуду.

Двор без злых отморозков так красив, особенно рябина, усеянная красными-красными ягодами. Говорят, богатая рябина – к лютой зиме.

*Часть 2. Вечер*

Они на месте, разбрелись по двору человек пятнадцать и пьяные гогочут. Обходить дом и пробираться палисадником – не вариант. Делать нечего: утыкаюсь в асфальт и бесшумно скольжу к подъезду. Кожей чувствую, как похотливо эти придурки пялятся.

Считаю про себя «74… 75… 76…», на «83» трясущиеся пальцы выбивают наконец правильную комбинацию домофона. Открываю дверь и резко отступаю. Упираюсь взглядом в хитрые, злые глаза и сальную ухмылку. В темном проеме – Серега с первого подъезда: вечно свистит, с остановки провожает, идет следом, никогда не обгонит, лишь шепчет из темноты противности, предлагает «дружить», а я не соглашаюсь.