Надежда Гладкая - Русь деревенская

Шила в мешке не утаишь, помаленьку прознали в соседях, что она тут живёт. Да и чуток обвыклась – тихо вроде пока. Начала выходить на улицу.

В Борисовой тоже было правление, общие собрания. С флагами ходили да песни пели. Прислушивалась, приглядывалась, и думала, думала. Вот так и узнала, что обвиняли кулаков, что, дескать, не сами они нажили добро, а работников держали, они спины гнули. Так она и знала, так и чувствовала, что не всё просто! Должен быть какой-то обман, фокус какой-то. Вот оно что! На вранье беду-то людям подстроили.

Гнули спины-то, ещё как гнули! И тятя с мамой, и дед Иван с баушкой Надёжей, и братец с жонкой, и свёкор со свекровкой, и муж её, и она, и робята малые, чё по силам дак. И Шабуровы, и Максим Соколов, и баушка Антанида Пахомовна – все были работники добрые. А ещё держали они у себя батраков – Серка́ с Грунею, Изку с Мамкой, славные были работники…

Оттого и Иван Петрович не мог сказать, что к чему, потому как враньё. Разве до такого додумаешься? Теперь главно дело: как всё исправить? Прежде всего, куда бежать, к кому обратиться? Должен быть всегда кто-то, кто в силе, кто главный, кто может решить любое дело. «Помоги, Господи!»

Оставила робят у родни и пошла в Егоршину, на станцию. Села в поезд и поехала в Екатеринбург.

* * *

Утра́ми по́ лесу туман плыл, потом грязь стала подмерзать. Давно начали печки подта́пливать. Дров, веток, щепы напасли, да и так, когда вёдро, ещё рубили в запас. Всё—таки не жарко было в бараке. Изба без гвоздей поставлена, травой уты́кана, глиной замазана. С едой хуже всего. Двое мужиков уж ходили искать, где кто живёт ли поблизости. Вроде бы чё-то у их припрятано было, дак на хлеб выменять. Пришли ни с чем, на просто́й. То ли правда не нашли никого, то ли доро́гой ме́ну-то съели.

Илья Иванович подозвал как-то сына пошептаться. Мужики в лесу были, на промысле. Луки изла́дили, зайцев бить. Вобче-то их нельзя ись, мягколапых, да чё тут сделашь? Да, может, где какая птаха попадёт. С тетиво́й хуже пришлось, где бабьи га́сники, где из портко́в вязки в ход пошли. Мало-мало стрелялось, да худо. Тоже, навык ведь надо иметь. Илья с Егором отстали маленько от арте́ли.

– Вот, Егор Ильич, нала́живаться станем – домой идти. Весны нам тут не видать.

– На смерть идти. Нас застрелят, баб вернут.

– А мы с Богом пойдём.

Отец понимал, что не в спор сын ему говорит, а в рассуждение.

– Как идти-то, тятя? Куда? Дома нету, дорогу не знаем… А Марие как?

Илья Иванович поглядел куда-то поверх деревьев:

– А потихоньку.

Авдотья, как услыхала, чё муж ладит делать, будто то́ко и ждала. Ум, конечно, ужа́хнулся, а в душе как просияло. Давно она приглядывалась к Илье, как он на молитве задумываться стал, ровно кого слушает. Видно положил Господь на душу – идти. Здесь всё одно пропадёшь, а так может и выгорит дело. Упал в реку, греби – и выплывешь, шевелиться не станешь – камнем на дно. Скоро снег падёт, боле ждать нечего.

Часов никто не знал тут, вставали и ложились по солнцу, дни на досочке царапали. Надо как-то было уйти до свету, но чтобы маленько розви́днелось. Как отошли от избы пода́ле, опну́лись на молитву. Господи, Матушка Пресвятая Богородица, святитель Николай, помогите нам, грешным!

Пошли в обратную сторону, туда, откуда их привезли, по про́секе. Дальше просек не было, это они изучили, пока жили тут. Видно, то их здесь и бросили, что ехать бо́ле было некуда, а то бы ещё дальше свезли.

– От Тобольска вёрст, я думаю, с полтыщи будет. До Покрова придём – нет? Навряд ли.

Разные пути выпадали казаку, а такого не было. Командиром сам себе, в полку половина – бабы, вместо карты – звёзды на небе да Ангел-Хранитель. Слава Богу, по светлу по глухим местам пробрались, к ночи из лесу на жило́е вышли. Перекрестясь, выбрали избёнку с краю, постукали в окошко. Не обрадовались, конечно, им, но пустили в сараю́шку. Овечки там, не шибко холодно. В сено зарылись, друг дружку грели, ночевали. Засветло хозяйка тихо́хоньку зашла к им, сунула пол-каравая да пару карто́вин. Велела уходить, мол, мужику своему не верю, как бы не выдал.

Пошли, благословясь, да́ле. Теперь жилого больше станет попадать, днём нельзя идти. Больше по опушкам, в поле-то наехать могут, далёко видать человека-та. Деревни по околицам обходили, кое-когда, перекрестясь, куда-нибудь шкря́бались. Кто руками машет на их, кто в окошко вкра́дче сухарей сунет и спрятатся. Раза по три пришлось сутками идти – нихто не обраде́л, не принял. В поле спать – замёрзнешь, огонь заже́гчи – увидят. Если где сено попадало, в ём прятались, пока не стемня́ется. Как-то увидали издалёка – скачут. Вон стога стоят, да не успеть зарыться-то. Бог послал овражек, кустами хорошо прикрытый. Попа́дали туда, дыхнуть боятся. Подъехали красные к стогам, да давай штыками в их тыкать. Заматерились, покрутились около, да ускакали. Помолились ходоки, благодарили Матерь Божью, что заступи́ла их, с темнотой опять отправились.

Случались попутчики, таки же бездомники. Опасливо, и те и эти друг дружку боялись, но ничё, шли до жилья, а там – всяк в свои козыри. Тоже ведь и дорогу надо вы́знать, вот которы ходки́ им и показывали. Оди́нова подвезло, кака́-та бабёнка на телеге прокатила, версты́ на четыре ноги поберегли. Другой раз мужик один середи́ дня их в возке́ провёз, каки́-то корзинки, мешки пустые у его там. Беглецы на дно в возке-то устроились, он их етим добром-то накрыл. Поду́мывалось, конечно, что вот щас возьмут да подвезут их к чеке́. Нет, всё ладо́м проходило. Авдотья всё новые имена к молитвам добавляла: «Спаси, Господи, и того, и этого, и эту, и нам помоги, грешным!»

Как-то скрывались у одних, Авдотья по воду вышла, хозяйке пособи́ть. Два шага от ворот-то, вовсе рядом. Да и сумерки. И вдруг – шум, топот, двое товарищей с ружьями четверых человек гонят. Авдотья замерла у колодца, спиной отвернулася, наклонилась, воду набирает. Ежли испугаться, кинуться во двор – подозрительно. А так – берёт баба воду, да и всё. А они возьми да остановись. Сперва солдаты с лошадей соскочили.

– Тётка, дай воды!

Вон как у товарищей-то принято – «тётка». Наш бы человек, деревенский, да в старо время сказал «мать», а то «матушка». Да какой уж спрос, когда оне с ру́жьям на людей-то!

– Пейте, мо́лодцы, на здоровье.

А в голове: «Матушка Пресвятая Богородица, пронеси!»

Напились, сели, поехали. Тут люди-то запросились у их попить. «Смилуйтесь, ради Христа, можно нам хоть губы омочить!» Ну, дозволили всё-еки. Авдотья шёпотом перемолвилась с ними. Про их. Про себя, конечно, ни гу-гу. Будто хозяйка тутошная. Така же семья, так же ушли, вот гонят их обратно.

– А у нас на днях тоже беглецы мимо шли, воду е́тта пили…

– Гиблое дело, мать. Если кто ещё придёт, пусть назад поворачивают. Всё одно – поймают.