Александра Семенова - Буквы. Деньги. 2 пера. Том первый

– Дарвен искусный кузнец и нужен городу. Агнетта детей грамоте и благочестию учит, ее душа чище твоих слез. А доктор Леонард сотни жизней спас! И я всего лишь помогла ему умереть с любовью в сердце. А сын твой – вор и разбойник, руки ему не зря отрубили! У него был шанс все изменить, но он выбрал дурной путь, и больше время ради него я просить не буду!

Побледнела торговка, отшатнулась было, а потом с силой ударила Мойру по лицу. От звонкой пощечины загорелся на щеке яркий след, из рассеченной губы кровь потекла. Безудержная ярость овладела девушкой, молнией она взлетела по ступенькам, сорвала со стены часы Марты – округлые стрелки на простой деревянной плашке – и с размаху разбила их о каменный пол.

Никто из горожан не посмел уличить Мойру в убийстве – за заносчивый и грубый нрав Марту в городе не очень-то жаловали. Девушка отнесла мистеру Барилусу расколотые часы, мол, неловко сняла да уронила, и заперлась в своей башне.

Торговку молча схоронили и разошлись по своим делам, а Мойра металась по ратуше, едва сдерживая бурлящее внутри отнятое у Марты время. Чужая жизнь молотом колотилась в груди, сладостное томление узлы свивало внизу живота, а за спиной будто крылья трепетали – вот-вот взлетит!

И не разобрать уже было – то ли мучительное раскаяние терзает душу, то ли острое желание еще испить украденного времени.

Поддалась Мойра преступному влечению и стала красть время, упиваясь его восхитительным вкусом. Смерть все чаще посещала городские улицы, уводя с собой и стариков, и малых детей. Страх поселился во дворах и закоулках, паника овладевала умами горожан, когда в очередной раз скорбно звонил заупокойный колокол. К приезжим теперь относились с опаской, обыскивали их у главных ворот – а ну как отраву везет или болен чем? Иных и вовсе прогоняли.

Мойра смиренно горевала вместе со всеми, навзрыд плакала над крохотными детскими гробиками, относя в похоронное бюро милые часики, остановленные собственной коварной рукою, а после, скрывшись в неприступной своей башне, блаженствовала в сладких потоках ворованных жизней.

А потом в город пришла чума…

Всего за несколько дней в башне Мойры остановилась добрая половина часов.

Люди умирали прямо на улицах, хоронить их не успевали. В раздутых почерневших телах копошились жирные крысы, в воздухе висел отвратительный запах гниющей плоти. Крики и стенания умирающих складывались в бесконечную заунывную песнь.

В колокол уже никто не звонил, и несчастные горожане угасали под хриплое карканье ворон. Девушка стояла на пороге ратуши и с ужасом смотрела, как бесстыдно смерть собирает чудовищный урожай.

По дороге едва плелась согбенная старуха, держа в дрожащих руках ведро с водою. Вдруг она оступилась, упала, попыталась встать и не смогла. Деревянная бадейка разлила по грязной мостовой прозрачные ручейки.

– Фрау Леонард! Маргарет! – Мойра узнала женщину, подбежала к ней, взяла за руку.

– Мойра, – слова давались Маргарет с трудом. – Воду детям не донесла… сил нет… умираю…

– Фрау Леонард…

– …спасибо тебе, Мойра… я умираю с чистым сердцем… благодаря тебе, – больная закрыла глаза, затихла, рука ее с сухим стуком упала на тротуар.

Протестующий крик разорвал грудь Мойры, из хрупкого тела плеснуло горьким, склизким, горячим.

Прости меня, Маргарет, прости меня, Марта, все… все простите…

И побежала в башню, на самый верх, к городским часам. Вцепилась в неподатливые стрелки горячими руками, вращайтесь, назад, еще, еще! Еще круг, еще, не останавливайся… Мойра пачкала циферблат окровавленными руками и ощущала, как время тугими струями покидает ее тело.

– Доброе утро, госпожа Мойра! А я к вам с радостью великой! Внук у нас вчера народился, такой крепкий парень, ууух! Вот, новые часы в вашу коллекцию! – сияя ярче утреннего солнца, мистер Бергер протянул старушке-хранительнице настольные бронзовые ходики, украшенные пухлым смеющимся ангелочком.

Санька жил с дедом в стареньком, пропахшем смолой и скошенными травами деревянном доме. Так вышло, что мама мальчика умерла, а отца он и вовсе не знал. Дед забрал внука, когда тому исполнилось шесть, и, несмотря на собственный преклонный возраст, старик как мог, воспитывал и тянул ребёнка.

Денег не хватало, но Санька не обращал внимания на откровенную нищету, отсутствие мяса каждый день и старые заштопанные вещи, которые ему приходилось носить. Дед давал ему гораздо больше, он развивал его душу, вкладывая туда всю мудрость, все знания, которые смог накопить за свою продолжительную жизнь.

Сейчас, в свои двенадцать, Санька был крепким, загорелым мальчишкой с копной непослушных каштановых волос и большими голубыми глазами. Санька был счастлив. Единственное, что омрачало жизнь мальчика – это школа.

Нищета Саньки, его убогая одежда и отсутствие родителей расставили приоритеты не в его пользу. Андрей Кобылкин, главный заводила класса, сын богатых, по меркам округи, родителей, не принял Саньку с первой встречи.

Клей в портфель, жвачка на стул, обидные стишки с Санькой в главной роли в туалете, затем гадости и слухи, с упоением распространяемые среди девчонок – вот далеко не полный список пакостей, которые выпадали на долю мальчика.

Саньке нравилась девочка, тонкокожая, почти прозрачная Маруся из параллельного класса. Мальчишка как мог ухаживал за ней. Носил портфель, дарил полевые ромашки, вырезал на труде из дерева сердечки. Девочка смотрела благосклонно, до дома провожать позволяла, да и от подарков не отказывалась.

Кобылкин с ухмылкой следил за развивающимся романом. Его бездействие стало понятно на школьной дискотеке. Диджей, хороший друг Кобылкина, взял микрофон и объявил следующую композицию:

– А эта песня посвящается девушке бомжа и нищеброда – Соколовой Маше!

Кровь прилила к лицу Саньки, сжав челюсти, он искал глазами Андрея. Но того нигде не было. Боковым зрением мальчик видел, как Маруся, расплакавшись в окружении стаи подружек, выбежала с дискотеки.

В тот вечер Санька пришёл домой в слезах. Он почти никогда не плакал, и ощущение мокрых щёк и пелены перед глазами скорее удивляло и злило его.

– Почему дед! Ну почему все так?! – стукнув кулаком по дверному косяку, Санька посмотрел на деда.

Николай Фёдорович тяжело вздохнул.

– – Рассказывай, – сказал он, развернулся и, шаркая тапочками, пошёл делать чай.

Санька с дедом просидели за столом до утра. Крепкий чай со смородиновым листом успокаивал, давал ощущение ушедшей было надежды.

– Ну что во мне не так, дед? Почему всё решают деньги, деньги, деньги? Будь они прокляты эти вонючие бумажки! – Санька захлебывался эмоциями. – Всё из-за них! Все! И мама из-за них умерла, если бы были лекарства, врачи…