Владимир Фёдоров - Звезда голуболикой Жаннет

Замотав и уложив обезьянку, администратор и дрессировщик минут пять сидели молча, глядели на нее, потом Ким Лазаревич вздохнул:

– А может, это… Сурен Вахтангович, снимем чуть-чуть стресс. Переволновались тут все. Да и день все равно нерабочий получается…

Среди ночи Жаннет вдруг забила лапами, отбросила одеяльце и, судорожно изгибаясь, стала крутиться с боку на бок. Злой невидимый огонь лизал ей спину и грудь, охватывал шею и голову, сводил, морщил пересохшей сыромятиной язык и нёбо. Воспаленное горло с трудом проталкивало жалкие порции горячего воздуха.

Огонь!.. В ее помутневшем сознании он опять обратился в тот – внезапный, хищный, безжалостный, в мгновение охвативший джунгли. Он мчался стаей прожорливых оранжевых птиц, разом проглатывая все живое, гоня впереди себя волну страха и криков. Она, тогда еще крошечная, двухнедельная, навечно запомнила смертельный жар, испуганно трясущуюся, а потом скрючившуюся в его объятиях мать. Ее бессильно разжавшиеся лапы. И падение. Долгое падение вниз. А потом был густой и отвратительный запах дыма, сгоревших лиан, перьев и шерсти.

Ее подобрали на пепелище голые чернокожие дети, собиравшие и тут же поедавшие обгорелых птиц и зверюшек. Они жили в жалкой хижине на берегу великой реки и так же, как и она, не знали, что река эта называется Koнгo.

Вдоволь позабавлявшись обезьянкой, дети, а точнее – их родители–продали маленькую пленницу за несколько ниток стеклянных бус заезжему торговцу, который скупал и ловил в джунглях всякую мелкую живность, а потом сбывал ее в портовом городе на побережье.

Так Жаннет, впрочем, не имевшая тогда еще этого имени, распростилась с родиной. Через несколько недель она уже осваивалась в каюте капитана большого океанского корабля, плывшего из Африки в Европу.

Вскоре ее владения расширились от последнего кормового поручня до топового фонаря на конце мачты. Судно было торговым, посторонних людей на нем не плавало, и через месяц она знала почти весь экипаж, каждый из которого считал своим долгом погладить Зинку или угостить чем-нибудь сладким.

Морская жизнь ей нравилась, и она, пожалуй, не хотела бы расставаться с ней.

Но однажды во время стоянки на борт поднялся младший незадачливый братец капитана – небритый, пропахший вином и «Тройным» одеколоном бывший матрос. Он как раз пытался освоиться на очередном поприщ – купил на «дотацию» старшего брата фотоаппарат и хотел переквалифицироваться в пляжного фотографа. Увидев обезьянку, просто взвыл от желания заполучить ее и принялся слезно умолять капитана:

– Брательник!.. Да это же золотое дно! Да с ней же никто сняться не откажется. Да я с ей всех разом переплюну!.. Сам знаешь, мне только на ноги встать надо, а уж потом … А то ходит тут один хмырь с попугаем, деньгу гребёт. Да я бы с ей его разом за пояс!..

– А не пропьешь?

– Да ты че, вот те крест, Вася!

– Голодом не заморишь?

– Последнюю крошку отдам! Сам есть не стану, а ее!.. Последнюю крошку!

– Понимаешь, Степан, привыкли мы уже к ней. Вся команда. Считай, скоро полгода с нами ходит. И сообразительная, нешкодливая…

–Вася! Брательник! – шмыгнул носом Степан. – Последний раз выручи. Сам знаешь, у меня, кроме тебя, никого нет… Последний раз.

Капитан долго мерял ногами каюту, поглядывая на своего жалкого, сжавшегося братца, а потом махнул рукой:

– Ладно уж … Забирай. Кому бы другому – никогда. Только будь ты человеком, замучился я с тобой.

– Да я! Да я теперь! – радостно подскочил Степан. – Я теперь ни-ни, ни капли! И рассчитаюсь с тобой за все, все долги отдам.

– Да не нужны мне долги эти, Степан, – горько вздохнул капитан. – Себя хоть с мели подними…

Так она получила очередного хозяина, а вместе с ним и новое имя – Чита.

Наутро воодушевленный Степан, взвалив па одно плечо треногу с фотоаппаратом, на другое картинным жестом посадил обезьяну, для надежности взятую на ошейник со стальной цепочкой от старых ходиков.

«Сняв стресс» с администратором, Сурен Вахтангович провалился в сон, как в «черную дыру». Но ненадолго. Встревоженное подсознание включило внутренний будильник уже в пять часов утра. А может, это все еще давала о себе знать смена часовых поясов.

Стараясь не скрипеть раскладушкой, он повернулся в сторону Жаннет, прислушался. Дышала она тяжело, с присвистом. Осторожно вытянул руку, скользнул пальцами по беспомощно обвисшей лапке – горячая … Вздохнул и задумался. Но едва глаза привыкли в темноте, Сурен Вахтангович с ужасом обнаружил, что Жаннет лежит прямо на голом полу клетки, разметав в стороны матрас и одеяльце, сорвав повязку с компрессом. Забыв, о предосторожностях, он пружиной взметнулся с кровати, которая от неожиданности взвизгнула. Жаннет испуганно вздрогнула, вскинула вверх лапы, но тут же безвольно их уронила и тихо простонала, так и не открыв глаз.

– Вах–вах, ну зачем же ты это сделала?!. – Принялся он негромко укорять обезьяну, осторожно укладывая на матрасик и бережно укрывая. –Так совсем простудиться можно… Не надо так, Жанка …

Он натянул брюки, сунул босые ноги в туфли, накинул куртку и пошел в дощатый туалет во дворе. Возвратился, весь дрожа от утреннего мороза и ворча:

– Проклятый Север! Тут не только горло – вообще все отморозить можно! Как они тут живут?! И еще только тридцать градусов, а что будет в пятьдесят?! Нет, надо бежать отсюда, Сурен. Не туда ты попал, Сурен. Зачем ты это сделал, Сурен? Зачем?!.

Какую подножку подставила ему судьба! Ехал за славой, деньгами, именем, а в результате, даже еще и не увидев их блеска, теряет последнее, чем обладал. Помрет сейчас Жанка – и что делать?!.

«Великий укротитель! –усмехнулся Сурен Вахтангович сам над собой.–Бездарь! Посредственность! Ничтожество! Еще в театральном училище, куда папа устроил за взятку, ходил в последних … Хотя, может, и не такой бездарь … С самого детства всякую живность любил, и она его… Только вот фактурой Всевышний обидел, ростом и статью не вышел, но зато в двадцать лет уже лысина пробилась. И живот этот проклятый! Никакая гимнастика его не брала … Гены–ничего не попишешь. И папа такой, и дядя, и дедушка… Как-то одна из сокурсниц – мудрая женщина! – посоветовала: «Тебе бы, Суренчик, с твоими данными, лучше в коверные». Обиделся. Львов, тигров, слонов хотел дрессировать. Глупец, вах, молодой глупец!.. Кто такому коротышке львов отдаст? Разве что клетки чистить … И чистил. Шесть лет в подручных-ассистентах ходил. Кормил-поил зверей, сутками трюки с ними отрабатывал, а на арене блистал Сам – Хозяин–атлет, красавец, любимец женщин. Рост, обнаженный торс, мышцы … три шрама на груди от львиных когтей – очень женщинам это нравится. Тем более, издалека не видно, что они нарисованные, а вблизи уже не имеет значения… Женщины… С ними – как со львами … Сорок пять лет – и до сих пор ждет Сурен выхода на арену. Кто, скажите, кто влюбился бы в укротителя морских свинок или индюков?.. Да еще с таким брюхом и лысиной. Слава Богу, – послал в конце концов Жанку. И способной оказалась, сообразительной. В цирке его, наконец–то, начали за человека считать, в филармонию приглашать стали… Пять лет с ней потихоньку в гору лезли. И вот… соблазнился. Глупец! Все под удар поставил. Эх, Жанка-Жанка, прости дурака … Только выздоравливай, пожалуйста, богом тебя молю! Как поправишься – тут же купим билеты – и домой. Ну его, к черту, этот Север, вместе с его деньгами, славой и проклятыми морозами! Эх Жанка-Жанка…»